Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин Страница 58

— Тогда я отправлюсь пока на службу, и мы встретимся позднее.

— Хорошо, сэр. А потом я собираюсь заняться комнатами мистера Сомерса. Если хотите присоединиться…

— Я к вам подойду, — пообещал Фен.

Он проводил директора до часовни, и еще некоторое время ждал на крыльце, наблюдая за прибывавшей толпой, пока умолкшие колокола не уведомили о том, что можно заходить внутрь. Билета у Фена не было, но он уговорил Уэллса пропустить его на одну из галерей и всю службу простоял у перил, с любопытством глядя на необычное волнение в рядах стоявших внизу учителей. Школьный хор, облаченный в красные и белые одежды, торжественно прошествовал через зал с капелланом и директором. Ученики с чувством пропели положенные гимны и молитвы. Директор произнес расплывчатую речь, равно пригодную для педсовета и церковной службы, а «Иерусалим» сэра Пэрри достойно завершил мероприятие.

Когда действие подходило к концу, Фен потихоньку выскользнул на улицу и, закурив, направился через пустой плац к Дому Хаббарда. В просветы деревьев голубела река с одиноким лебедем, который с царственным достоинством окунал в воду голову и клюв, словно разборчивый гурман, опускающий ложечку в чашку с кофе. Необозримое море зелени, изумрудно-яркое на фоне вытоптанных спортплощадок, обозначало место, где находилось поле для крикета, а от раскаленного солнцем асфальта поднимался тяжелый жар. В тени дерева, растянувшись, лежал Винни-Пух, и птичка на ветке смотрела на него с безразличием уличного мальчишки. Где-то высоко в небе монотонно журчал невидимый жаворонок. На стеклах и крышах припаркованных машин ослепительно сияли солнечные блики. Подойдя к Дому Хаббарда, Фен обернулся и увидел, как из дверей часовни, словно струя медленно расползавшегося дыма, вытекает огромная толпа. Часы пробили половину.

Внутри дома Стэгг, раскрасневшийся и испачканный в пыли, все еще работал в учительской комнате. Он хмуро сообщил, что не нашел ничего интересного и ему надо осмотреть несколько классов в нижнем этаже. Фен ограничился тем, что выразил сочувствие, и опять вышел на улицу. После службы ученики временно расстались со своими родственниками и разошлись по пансионам, чтобы переодеться к следующему действию. Директор со светской любезностью переходил от одной группы к другой. Вчерашние выпускники с независимым видом расхаживали по площадке, дымя трубками и стараясь подавить инстинктивное почтение к своим бывшим наставникам и учителям. Возвращение школьников в белых фуфайках, синих шортах и красных кроссовках возвестило о начале представления. Военный оркестр, сверкая начищенными инструментами, устроился на трибуне стадиона. Вокруг поля для крикета собралась толпа зрителей, состоявшая из родителей, учителей, выпускников и обслуживающего персонала. Ученики выстроились на траве в ровные ряды. Майор Персиваль, командующий кадетским корпусом и по совместительству инструктор по гимнастике, взгромоздился с мегафоном на стремянку и оглядел строй. Часы пробили без четверти одиннадцать. «Смирно!» — гаркнул майор Персиваль, и все мгновенно выполнили команду. Сержант Шелли поднял дирижерскую палочку. Винни-Пух зашелся в истошном лае. Разговоры стихли. Оркестр подтянулся, вскинул инструменты и грянул марш.

Следующие двадцать минут, под гортанные команды майора Персиваля и аккомпанемент оркестра, исполнявшего поочередно марши, попурри и вальсы, школьная команда с точностью швейцарских часов проделывала всевозможные акробатические фокусы и трюки, вызывая восхищенные возгласы родителей и одобрение наставников. Зрелище получилось красочным и интересным, снисходительно подумал Фен, но тут же с сожалением добавил, что мог бы заняться чем-нибудь более полезным, чем созерцание приятных зрелищ. Еще не все вопросы решены. В целом дело казалось ясным и простым, не считая мотивов преступления, однако ему требовалось сопоставить пару фактов. Оглядевшись по сторонам, он увидел невдалеке учителя средних лет и направился к нему.

— Простите, — произнес Фен, — вы не подскажете, как найти мистера Этериджа?

— Я — Этеридж, — ответил преподаватель. Он пожал Фену руку и сразу ее отдернул, словно ожегся о крапиву. — Рад с вами познакомиться, — продолжил он. — Ваш сын делает большие успехи. Уверен, у него прекрасное будущее.

— Нет, нет, — торопливо возразил Фен. — Я не родитель.

— В самом деле? — вежливо промолвил мистер Этеридж и опять пожал ему руку.

Его аккуратно подстриженные волосы редели на макушке, а на лице блестели потертые очки в толстой роговой оправе. Несмотря на затрапезного вида пиджак и светлые фланелевые брюки, торчавшие из-под красной мантии, он держался спокойно и уверенно, словно обедневший, но сохранивший достоинство аристократ. Фен представился, и мистер Этеридж, похоже, собрался пожать ему руку в третий раз, но в последний момент передумал и вместо этого указал на поле для крикета.

— Вам нравится? — поинтересовался он.

— Весьма недурно, — ответил Фен. — По-моему, в этих упражнениях есть нечто от гуттаперчевой эстетики балета.

— Они символизируют дисциплину, — изрек мистер Этеридж, для которого любой вопрос был лишь поводом для того, чтобы разразиться речью. — А для неопытных умов, возможно, и единообразие. — В каждом его слове, обозначавшем общие понятия, чувствовалась большая буква. — Но в последнем случае это, конечно, заблуждение.

— Разумеется, — поддакнул Фен. Проповедь собеседника явно требовала подтверждений, а не спора.

— Заблуждение, — продолжил мистер Этеридж, — поскольку любая попытка утвердить единообразие на самом деле подчеркивает эксцентричность. Собственно, именно она ее и порождает. Только когда юноша оказывается предоставлен сам себе, например в университете или на работе, он становится более или менее типичным. Люди — стадные животные. В школе унификация принудительна и неизбежна, поэтому приводит к своей противоположности. Но в большом мире, когда человек хочет общаться с себе подобными, ему приходится втискиваться в более или менее привычную категорию: «спортсмен», «художник», «ученый» и так далее — и тем самым обтесывать острые углы собственной индивидуальности. Только в таких местах, как это, еще можно найти настоящих оригиналов.

— Ясно, — кивнул Фен.

— На самом деле значительная часть критики против частных школ связана с элементарной психологической ошибкой — утверждением, будто юные умы скорее впечатлительны, чем критичны. В действительности все наоборот. Вот почему упреки левых, что на должности учителей принимаются в основном люди консервативного склада, — чистейшая глупость. В подобных вопросах старшеклассники всегда настроены диаметрально противоположно тому, что проповедуют их педагоги. Если сделать учителями социалистов, то по всей стране начнется национальное возрождение консерватизма.

Озвучив это удивительное пророчество, мистер Этеридж замолчал, и Фен воспользовался моментом, чтобы сменить тему.

— Любопытно, — промолвил он. — Значит, Лав должен был стимулировать распущенность, а Сомерс… Чему содействовал он?

— Сомерсу не хватало индивидуальности, — ответил мистер Этеридж, — поэтому он не мог ничему ни содействовать, ни противодействовать.