Укороченный удар - Харлан Кобен Страница 59

Менанси занимал номер семьсот девятнадцать. Майрон посмотрел на часы. Полседьмого. В холле тишина. Уборщики вытирали пол, усталая семья оформляла выезд. Трое малышей отчаянно хныкали, а родители явно нуждались в длительном отпуске. Болитар уверенно прошел к лифту: нужно же изобразить, что он здесь не впервые! Так, кнопка седьмого этажа.

В коридоре пусто. Спортивный агент нашел номер 719 и постучал. Тишина. Еще раз постучал. Тишина. Последняя попытка… Снова ничего. Болитар уже хотел спуститься вниз и позвонить с внутреннего телефона, когда его остановил странный звук. Майрон прислушался. Звук еле уловимый. Так, нужно прильнуть ухом к замочной скважине.

— Это кто там? — позвал он.

Плач, сначала тихий, потом чуть громче. Плач ребенка… Теперь Болитар не стучал, а колотил в дверь. Плач стал еще жалобнее, перерастая в рыдания.

— Ты в порядке? — спросил Майрон, но вместо слов услышал всхлипывания. Выждав несколько секунд, он стал искать горничную, чтобы воспользоваться ее ключом. Но в полседьмого утра на этаже ни одной не наблюдалось.

Вскрытие замков никогда не являлось сильной стороной Майрона. У Уина это получалось куда лучше. К тому же инструментов нет… Из номера снова послышался всхлип.

— Открой дверь! — закричал Болитар. В ответ одни всхлипы.

Все, к черту условности!

Спортивный агент поддел дверь плечом. Ударился больно, зато замок не выдержал. Всхлипы доносились будто издалека, но на секунду Болитар о них забыл. На кровати лежал Павел Менанси. Незрячие глаза широко раскрыты, рот приоткрыт, на груди, там, где вышла пуля, запеклась темная кровь.

Менанси лежал абсолютно голый.

Несколько секунд Майрон глядел на Павла в немом изумлении, из которого его вывели жалобные крики. Болитар посмотрел направо. Плач доносился из-за двери ванной. Скорее туда! На полу валялся пластиковый пакет с символикой фирмы «Ферон». Точно такой же, какие продавали на Открытом чемпионате. Того же типа, что нашли рядом с телом Валери.

В пакете отверстие от пули…

Дверь в ванную заблокировали стулом. Вышибив его, Болитар увидел девушку, сидевшую около биде, прижав колени к груди. Майрон тут же ее узнал — Джанет Коффман, очередное протеже Павла. Четырнадцатилетняя. Обнаженная.

Юная теннисистка посмотрела на Майрона. Глаза огромные, веки припухшие, красные дрожащие губы.

— Мы говорили о теннисе, — чуть слышно пролепетала она. — Павел — мой тренер, и мы просто обсуждали матч.

Болитар кивнул, и Джанет снова заплакала. Так, нужно дать ей полотенце, чтобы прикрылась. Майрон хотел погладить девочку по голове, но она отшатнулась.

— Все будет хорошо, — не зная, что сказать, прошептал спортивный агент. — Все будет хорошо.

Перестав плакать, Джанет Коффман устроилась на диванчике у окна, повернувшись спиной к кровати и, как следствие, к трупу Павла. Насколько разобрал Майрон, она была в ванной, когда кто-то заблокировал дверь стулом и убил Менанси. Девочка ничего не видела и, как заведенная, повторяла свою сказку: они с тренером говорили о теннисе. Болитар решил не заострять внимание на деталях: например, почему беседу они проводили ночью и обнаженными.

Спортивный агент уже вызвал копов и с минуты на минуту ждал их появления. Оставалось решить, что делать с Джанет. С одной стороны, не хотелось впутывать девочку в эту грязную историю, а, с другой, юной теннисистке следовало извлечь из произошедшего урок, а не притворяться, что ничего не произошло.

Как же поступить? Помешать расследованию или отдать Джанет на растерзание безжалостным копам и, что еще страшнее, — прессе? Если скрыть правду, как это отразится на нравственном облике теннисистки? Но, если ее история станет достоянием общественности, не будет ли еще хуже?

Майрон не знал, на что решиться.

— Он был хорошим тренером, — пролепетала Джанет.

— Ты не сделала ничего плохого, — заверил ее Болитар, в очередной раз чувствуя, как неубедительно звучат его слова. — Что бы ни случилось, помни: ты не сделала ничего плохого.

Девочка кивнула, но Майрон не знал, услышала она его или нет.

Через десять минут прибыли копы с Димонтом во главе. Видок у Ролли еще тот: небритые щеки, мятая, неправильно застегнутая рубашка, всклоченные волосы, заспанные глаза, зато ботинки начищены до блеска.

— Что, говнюк, на место преступления вернулся? — бросился он к Майрону.

В коридор просочились журналисты. Ослепительно засверкали фотовспышки.

— А ну уберите отсюда этих козлов! — загремел Ролли, и молодые полицейские в форме оттеснили репортеров на лестницу. — Вниз, я сказал! Чтобы на этаже никого не было!

Детектив повернулся к Майрону, а с другой стороны возник Крински с блокнотом наготове.

— Привет, Крински! — поздоровался спортивный агент.

Парень кивнул.

— Какого черта здесь случилось? — потребовал Димонт.

— Я пришел встретиться с Менанси и нашел его в таком состоянии.

— Кончай пургу гнать, козел!

Ну что тут скажешь? Лучше не пачкаться…

Копы буквально заполонили номер. Склонившись над телом Павла, судмедэксперт делал аккуратный надрез. Болитар знал: подобные надрезы делаются в области печени, чтобы измерить ее температуру и таким образом определить время смерти.

Увидев на полу «фероновский» пакет, Димонт спросил:

— Ты его трогал?

Спортивный агент покачал головой. Нагнувшись, детектив увидел отверстие от пули.

— Прелесть!

— Роджера Куинси теперь отпустите?

— С какой радости?

— У вас против него и раньше ни черта не было. А теперь меньше, чем ничего.

— Наверное, просто подражатель сработал, — пожал плечами Димонт, а потом щелкнул пальцами. — Или кто-нибудь, кому нужно отмазать Куинси. — Детектив улыбнулся. — Например, ты, Болитар.

— Да, — согласился Майрон. — Точно.

Шагнув к спортивному агенту, Димонт снова смерил его уничтожающим взглядом, а потом, будто опомнившись, достал из кармана зубочистку и сунул в рот.

— Похоже, я ошибался, — проговорил Майрон.

— Насчет чего?

— Насчет того, что зубочистки приелись. Твоя выглядит весьма устрашающе.

— Ладно, клоун, продолжай веселиться!

— Для веселья еще слишком рано.

— Слушай, говнюк, в последний раз спрашиваю, что ты тут делаешь?

— Говорю же: пришел встретиться с Павлом.

— Зачем?

— Обсудить возможность его работы с моим подопечным.

— В половине седьмого утра?