Тайные убийцы - Роберт Уилсон Страница 59

— Имя?

— Он не смог мне его сообщить.

— Один из прихожан мечети сказал мне, что какое-то время назад ее посетила группа афганцев и что имам говорил с ними на пушту.

— Я бы поостерегся объединять эти два фрагмента, пока не получены другие подтверждения, — заметил Флауэрс.

— Какие новости об Абделькриме Бенабуре? — спросил Фалькон. — Похоже, он не в самой высокой группе риска, но получить доступ к его биографии не так просто. В чем тут дело?

— Дело тут в том, что начиная с определенного времени они сами не знают, кто он. Понятно, что это время — конец две тысячи первого — начало две тысячи второго, когда США вошли в Афганистан и режим талибов пал, а его руководство рассеялось. Ты наверняка помнишь, что до одиннадцатого сентября разведсеть США и Евросоюза в исламском мире была очень слабо развита. В последующие годы мы разобрались, кто есть кто на подотчетной нам территории, но существовали — и продолжают существовать — весьма обширные пробелы, чего вполне можно ожидать от закрытой религии, которая покрывает пространство от Индонезии до Марокко и от Северной Европы до Южной Африки. Прибавь к этому трудности идентификации, с учетом одежды и головных уборов, которые носят эти люди, а также растительности у них на лице: биографию бывает трудно сопоставить с конкретным человеком.

— Ты пока мне ничего не сказал об Абделькриме Бенабуре.

— Почему этим ребятам из СНИ так важно, чтобы ты завербовал Якоба именно сейчас, когда ты должен возглавлять самое крупное расследование убийства в своей карьере?

— В СНИ думают, что они могут откопать что-то еще крупнее.

— Например?

— Они не готовы были мне сказать.

— А почему они так думают? Что у них есть?

— Ты ничего не упускаешь, а, Марк? — сказал Фалькон, но Флауэрс не ответил. Мысли его блуждали где-то далеко. Потом он посмотрел на часы, со стуком поставил стакан на столик и заявил, что ему пора. Фалькон проводил его до двери.

— Ты не пытался сам завербовать Якоба Диури? — спросил Фалькон.

— Стоит запомнить, — проговорил Флауэрс, — что он не любит американцев. А кто была та красавица, которая ушла, как раз когда я появился?

— Моя бывшая жена.

— У меня две бывших жены, — сообщил Флауэрс. — Забавно, бывшие жены почему-то всегда красивее нынешних. Подумай об этом, Хавьер.

— С тобой так всегда, Марк. После того как ты уходишь, у меня появляется больше тем для обдумывания. Вот и весь результат твоего визита.

— Я тебе подброшу еще кое-какую пищу для размышлений, — отозвался Флауэрс. — Это СНИ запустило в прессу историю про МИЛА. Что скажешь?

— Зачем бы им?

— Добро пожаловать в мой волшебный мир, Хавьер, — произнес Флауэрс, уходя в ночь.

Он остановился в конце маленькой апельсиновой аллеи и повернулся к Хавьеру, чей силуэт вырисовывался в проеме двери.

— Еще один совет, — сказал Флауэрс. — Не пытайся понять всю картину целиком. Этого не может никто на свете.

Севилья

7 июня 2006 года, среда, 04.05

Мануэла лежала в постели одна, пытаясь не обращать внимания на слабое щелканье клавиш ноутбука под пальцами Анхела в соседней комнате. Она моргала в темноте, стараясь не допустить себя до полного осознания ужасной вещи: продажи ее виллы в Пуэрто-де-Санта-Мария, на побережье, час езды на юг от Севильи. Виллу оставил ей отец, и каждая комната в ней была наполнена ностальгией по ее подростковых годам. То, что Франсиско Фалькон не очень любил этот дом и ненавидел всех соседей, так называемое высшее общество Севильи, начисто изгладилось из памяти Мануэлы. Она представляла себе, как дух ее отца корчится в агонии, узнав о предполагаемой сделке. Но другого способа поправить свое финансовое положение она не видела. Из банков перед закрытием уже позвонили ей, осведомившись, где те средства, поступления которых она, по ее словам, ожидала. И ей в голову пришло единственное решение — в четыре утра, в этот час смерти, час расплаты. Агент сказал ей очевидное: севильский рынок недвижимости замер в ожидании. У нее было четыре потенциальных покупателя виллы, и все они то и дело напоминали ей о своей готовности совершить сделку. Но сможет ли она с ней расстаться?

Анхел названивал ей весь день, пытаясь сдержать возбуждение, так и звеневшее в его голосе. Он очень много говорил о возможных последствиях отставки Риверо и о новой великой надежде «Фуэрса Андалусия» — Хесусе Аларконе: Анхел весь день рулил им, после того как взял у него интервью для биографической статьи в «АВС». Анхел великолепно умел манипулировать прессой. Он держал Хесуса подальше от камер, пока тот посещал больницу, и убедил его провести уединенные беседы с жертвами взрыва и их родными. Главной победой Анхела стало то, что он сумел провести его к Фернандо Аланису в палату интенсивной терапии. Хесус и Фернандо поговорили. Без камер. Без репортеров. И это сработало. Лучше и быть не могло. Позже, когда мэр и съемочная группа пробились в палату к Фернандо, тот упомянул Хесуса Аларкона перед камерой — как единственного политика, который не пытался сколотить себе политический капитал на несчастьях жертв трагедии. Это было чистое везение, но оно как нельзя лучше сыграло на руку кампании, которую проводил Анхел. Мэру с трудом удалось подавить нервную усмешку, которая так и норовила выступить на его лице.

Консуэло не могла удержаться. Да и зачем? Ей не спалось. Лучший способ вспомнить, что такое беззаботный сон, — понаблюдать за специалистами по этому занятию, лежащими в своих кроватях: невинно-спокойные лица, веки чуть подрагивают, тихое дыхание, крепкий сон без сновидений. Рикардо, ее первенцу, было теперь четырнадцать, переходный возраст, когда лицо причудливо вытягивается в разных направлениях, пытаясь обрести взрослую форму. Это был не самый мирный возраст: в его теле бродило слишком много гормонов, в его сознании сексуальное влечение соперничало с мыслями о футболе. Матиасу было двенадцать, и он, похоже, рос быстрее старшего брата; ему легче было идти по чьим-то стопам, нежели протаптывать собственную тропинку, как сделал Рикардо, у которого тоже не было отца, чтобы его направить.

Но Консуэло понимала, к чему все это идет. Рикардо и Матиас заботились о себе сами. Больше всего ее тянул к себе Дарио, младший: ему было восемь. Она обожала его лицо, его светлые волосы, янтарные глаза, идеальной формы маленький рот. Именно посреди его комнаты она села на пол, в полуметре от его кровати, и стала смотреть на его безмятежные черты, легко погружая себя в то нелегкое состояние, которого она так жаждала. Все началось с ее рта, с губ, которыми она всегда целовала его детскую головку. Она проглотила это ощущение, и оно стало спускаться вниз, пока она не ощутила боль в груди. Потом это чувство вошло к ней в желудок, улеглось вокруг диафрагмы: мучение, пронизывающее целиком, от внутренностей до поверхности кожи. Она усмехнулась, вспомнив вопросы Алисии Агуадо. Что неправильного в подобной любви?