Требуются доказательства. Бренна земная плоть - Николас Блейк Страница 59

– Я предпочту, чтобы ты составил собственное впечатление. – Сэр Джон шумно продул трубку. – Конечно, после недавней аварии он, сам понимаешь, немного не в себе. Выглядит совсем больным; но какой-то внутренний огонь в нем все равно угадывается. Я бы сказал, он никогда не искал публичности. Но, как и у всех великих ирландцев – возьми хоть Мика Коллинза, – в нем есть нечто от плейбоя; то есть я хочу сказать, что это у них, ирландцев, в крови – страсть к романтичности и театру, иначе они не могут. И еще, у него хорошая ирландская память…

– А что, он и правда ирландец? – спросил Найджел. – Наследник Брайана Бору? [25]Или откуда-нибудь из Западной Англии?

– Да никто, кажется, доподлинно того не знает. Как говорится, корни его уходят во мрак неизвестности. В начале войны он внезапно появился в военно-воздушных частях и на прошлое уже не оглядывался. Хотя, наверное, вспомнить было что. Личность, я хочу сказать, незаурядная. В наши времена народные герои, особенно авиаторы, идут по паре за грош: сегодня у всех на устах, завтра забыт. Но это не его случай. Даже учитывая плейбойство и склонность к приключениям, не мог бы он так сильно волновать воображение, если б не выбивался из ряда обычных «героев». Наверняка есть в нем нечто такое, что не дает угаснуть возникшему вокруг него героическому ореолу.

– Ладно, ты же сам говоришь, что предпочел бы, чтобы я составил о нем собственное впечатление, – вздохнул Найджел. – Впрочем, я, как говорится, не против подпитки со стороны, если, конечно, у тебя есть время. А то я как-то подзабыл легендарную биографию этого аса.

– Основные вехи ты, полагаю, знаешь, – сэр Джон усмехнулся. – К концу войны на его счету было шестьдесят четыре немецких самолета. Обычно он охотился в одиночку: забирался высоко в облака и выжидал неприятеля. Немцы были уверены, что он заговорен: атаковал любого, настоящий цирк в небе. Ребята из его эскадрильи и сами стали его побаиваться. А он день за днем поднимался в небо и возвращался на базу с изрешеченным фюзеляжем и полуснесенными стойками. Макалистер как-то сердито сказал мне, что выглядело все так, будто О’Брайан нарочно хотел свести счеты с жизнью, да только никак у него это не получалось; поговаривали, что он, должно быть, продал душу дьяволу. И заметь, ни капли в рот при этом не брал. Затем, уже после войны, он полетел в Австралию на стареньком самолете: один день летел, на другой собирал машину после очередной аварии. Ну и, разумеется, этот его подвиг в Афганистане – в одиночку захватил целый форт! Что еще?.. Фигуры высшего пилотажа по заказу одной кинокомпании: кувыркался между пиками горного хребта… А кульминацией стало спасение одной известной исследовательницы. Джорджия Кавендиш. Он облетел какую-то богом забытую местность в Африке, приземлился там, где приземлиться вообще невозможно, взял ее на борт и вернулся домой. Кажется, это приключение даже его несколько отрезвило. Возможно, сыграла роль авария, случившаяся в самом конце полета. Так или иначе спустя несколько месяцев он решил оставить в покое небо и похоронил себя в деревенском отшельничестве.

– Да, – вздохнул Найджел, – биография красочная, ничего не скажешь.

– Однако в легенду вошли не столько все эти фантастические подвиги, о которых знает любой школьник, сколько как раз то, о чем публике не известно, – то, о чем никогда не писали газеты, но что передавалось изустно: глухие намеки, слухи, едва ли не суеверия; кое-что из этого, конечно, – чистая беллетристика, кое-что преувеличено, но большая часть основана на фактах. И из всех этих историй вырастает мифическая фигура исполинских размеров.

– А если конкретнее?

– Да вот тебе одна маленькая чудная подробность: говорят, успешнее всего он сражался в парусиновых тапочках – всегда держал на борту пару в запасе и надевал, поднявшись на тысячу метров. Не знаю уж, правда ли это или присочинили, но эти тапочки стали такой же легендой, как и подзорная труба Нельсона. Далее – ненависть к штабным; вещь довольно обычная, особенно в кругу боевых офицеров, но он в этом смысле особенно отличался. В самом конце войны, когда О’Брайан стал командиром эскадрильи, один умник из штаба авиакорпуса приказал ему в совершенно неподходящих погодных условиях поднять машины и обстрелять с бреющего полета пулеметные гнезда противника. В общем, знакомое дело – надо же показать, что все трудятся в поте лица и штабные тоже не зря хлеб свой едят. Короче говоря, сбили всех, кроме О’Брайана. Рассказывают, что после этого он все свое свободное время тратил на то, чтоб летать вдоль линии фронта, высматривая штабные автомобили. И заметив, начинал носиться по всей округе, едва не касаясь колесами крыш. Еще, рассказывают, любил сбрасывать самодельные бомбы с каким-то вонючим содержимым на грузовики. На всех страх наводил. А доказать, что это именно он хулиганил, никому не удавалось. Да если и удалось бы, я сомневаюсь, чтоб кто-то осмелился поднять на него руку – общий кумир! Любое начальство всегда было для него – что красная тряпка для быка, плевать он хотел на приказы. Но зашел слишком далеко. Уже война закончилась, его эскадрилью перебросили на восток, и O’Брайану было приказано сбросить бомбу на какую-то деревушку. Его возмутило, отчего это аборигены должны лишиться крова лишь потому, что кто-то из них отказался платить налоги, и велел своим пилотам сбросить бомбы посреди пустыни, после чего эскадрилья прошла на бреющем полете над деревушкой и сбросила на землю коробки с шоколадом. Этого начальство стерпеть не смогло – естественно, О’Брайан взял всю ответственность на себя, – и его вежливо попросили подать в отставку. Вскоре после этого он и совершил тот знаменитый перелет в Австралию.

Сэр Джон замолчал, несколько смущенный необычным для себя многословием.

– Смотрю, и ты попал под его чары, как следует из твоего молчания, – насмешливо покачал головой Найджел.

– Это, черт возьми, еще как следует… Ну да, пожалуй. И ставлю, молодой человек, десять против одного – через пару часов после прибытия в Дауэр-Хаус ты будешь есть у него с руки.

– Боюсь, ты прав. – Найджел поднялся и закружил по комнате неуклюжими страусиными шагами. Это ухоженное, повсюду подбитое кожей, украшенное спортивными трофеями, благоухающее запахами хороших сигар «святилище», самым недобрым событием в жизни которого становится разве что передовая в «Морнинг пост», – как бесконечно далеко оно от жизни, которая только что предстала перед Найджелом, от мира Фергюса О’Брайана, от головокружительных фигур в облаках, от удивительных подвигов и совершенно иных жизненных ценностей, от мира, в котором дороги смерти столь же исхожены и привычны, сколько ковер в кабинете Герберта Марлинуорта. И тем не менее между лордом Марлинуортом и Фергюсом О’Брайаном изначальные различия измерялись не более чем размером незначительно увеличенной шейной железки.

Найджел стряхнул с себя мечтательное томление и повернулся к дяде:

– Хотелось бы уточнить… За чаем ты обмолвился, что есть некие причины, почему прессу следовало заставить попридержать язык насчет нынешнего «убежища» О’Брайана.