Рулетка судьбы - Антон Чиж Страница 6

Этим утром Глинкин немного запаздывал. Причиной тому были сугробы, которые тормозили движение, а проходы в них попадались редко. К тому же вчера, в новогодний праздник, писем он не разносил. Глинкин так торопился, что, одолевая замерзший сугроб, поскользнулся и больно шмякнулся спиной. Пожелав дворникам благополучия, какого им желает каждую зиму всякий прохожий, Глинкин двинулся по адресам, раздавая корреспонденцию или произнося коронную фразу.

Добравшись почти вовремя до двухэтажного особняка в старомосковском стиле с большими окнами, наподобие миниатюрного дворца, Глинкин позвонил. Ему открыла барышня в черном платье и белом переднике. Почтальон пожелал счастливого Нового года и сообщил, что писем нет. Впрочем, как всегда. Он знал, что в особнячке живет такая пожилая дама, что писать ей уже некому, и все равно держался своего порядка. Горничная сдержанно кивнула и закрыла дверь. Глинкин полагал, что заслужил хотя бы двадцать копеек в качестве новогоднего подарочка. Сегодня во всех домах его не отпускали без небольшого вознаграждения. Только в этом пожадничали. Он не обиделся. Глинкин рассчитывал получить с лихвой по следующему адресу.

Найдя щель в сугробах, он перешел на другую сторону Большой Молчановки, где располагался одноэтажный особняк в шесть окон с эркером. Глинкин вошел в ворота, которые давно не закрывались по причине проржавевших петель, свернул налево к крыльцу, оправил тужурку и выровнял фуражку. Чтобы быть молодцом.

В доме этом проживал его самый драгоценный, можно так сказать, адресат. А вернее, адресатка. Пожилая дама вела обширную переписку. Почти каждый день Глинкин приносил одно, а то три письма. Она тоже частенько отправлял письма. При этом за каждое платила по двадцать, а то и сорок копеек Глинкину, чтобы самой не ходить в почтовую контору. То есть почтальону доставалось от 10 до 20 копеек с конверта. В каждом доме так бы платили, не служба была бы – сказка [18]. А еще на праздники Глинкина ожидал подарочек. На Рождество ему вручили целых пять рублей. Сейчас он рассчитывал на рубль, а то и три.

Глинкин дернул веревку старомодного звонка. За дверью послышалась хриплое звяканье. Он знал, что дама не держит постоянную прислугу, носит продукты и готовит приходящая кухарка, за бельем заходит прачка. Надо немного обождать, чтобы дама успела к двери. Глинкин обождал, топчась на крыльце. За дверью было тихо. Открывать не торопились. А время-то совсем уходит. Пора ему двигаться дальше. Ничего не оставалось, как позвонить еще.

Подождав, сколько хватило терпения, Глинкин дернул подряд три раза. Тут уж любой услышит, даже с кухни. Дама не открывала. Почтальон прямо-таки не знал, что делать. По своим правилам ему следовало быть уже в соседнем доме. Но не вручить письма и, самое главное, упустить мзду – как же такое возможно!

Разрываясь между долгом и жадностью, Глинкин крепко приложил кулаком в дверь и чуть не оборвал звонку хвост. От такого грохота хозяйка, если вздремнула, должна была непременно подскочить. Ничего не произошло. Совсем отчаявшись, Глинкин сбежал с крыльца, выскочил на улицу и приник к средним окнам. Со стороны гостиной шторы были прикрыты, оставляя узкую выемку. Разобрать что-то в полутьме было трудно. Ему показалось, что за столом виднеется силуэт хозяйки. Глинкин так старательно постучал в стекло, что задребезжали рамы.

– Чего тарабанишь, Павлуша? – раздалось у него за спиной.

Глинкин обернулся. Дворник Прокопий, укутанный в серый фартук, для верности опирался на лопату, но шапку приветственно сдвинул набок.

– Анна Васильевна уехала?

Дворник изобразил глубочайшее сомнение.

– Куда ей ехать? Некуда ей ехать… Как известно, в доме своем прибывают…

– Чего же не открывают…

Прокопий перехватил черенок лопаты.

– Эх ты, Павлуша, душа почтовая, ничего не могёте, сейчас я тебе покажу, как надо… – Дворник нетвердым шагом двинулся к воротам, справляясь с качанием земли. Глинкин последовал за ним.

Кое-как, чуть не рухнув лицом в ступеньки, Прокопий забрался на крыльцо, приник плечом к двери и принялся тыкать в нее черенком лопаты.

– Анн Сильна… Почтение мое! Отопрись! – кричал дворник, громко, но уважительно. Презенты на праздники не обходили его стороной.

Наблюдать за бесполезным зрелищем Глинкин больше не желал. Он прикрикнул, чтоб дворник перестал ломать дверь. Держась за поручни, Прокопий кое-как сполз с крыльца.

– Нету… ее… стало быть… в доме… – сообщил он. – Давай мне письма, Павлуша, как придет, ей передам…

На такие глупости Глинки не желал тратить время.

– Беги в участок, – почти приказал он.

Дворник искренне не понял, к чему такие сложности.

– Наверняка что-то случилось… Она должна быть дома, – сказал Глинкин.

– Нет уж, фигушки-дулюшки… В участок ни ногой… Сам иди, коли так надо, – ответил Прокопий, скрывая, что у него с приставом накопились неразрешимые противоречия. Противоречия возвышались неубранными сугробами по всей улице. Да и земля сегодня слишком шаткая.

Прокопий уперся окончательно. Выбор у почтальона был небольшой: или держаться сильно нарушенного порядка, или самому побежать в участок. Хотя у Глинкина не было таких неразрешимых противоречий с приставом, как у дворника, да и городовых знал лично, но лишний раз посещать Арбатский полицейский дом ему не хотелось. Место такое, что лучше обходить стороной.

Глинкин достал дешевые карманные часы, подарок Анны Васильевны на его юбилей. График доставки окончательно сорван. Ну что теперь делать?

4

С точки зрения чиновника, Пушкин вел себя возмутительно. В такой час быть не на службе? Да кто может себе подобное позволить? Пушкин мог. Не из дерзости или высокомерия. А из точного, математического расчета.

Как-то ради чистого научного интереса он собрал в таблицу время происшествий, которые требовали вызова сыскной полиции, то есть те, которые участковый пристав не мог (или не хотел) расследовать сам. Открылась забавная история: преступления укладывались примерно в три временных интервала – утренний, послеобеденный и ночной. Конечно, были отклонения, но допустимые расчетом.

Статистическое наблюдение было столь ярким, что наводило на размышления: видимо, существуют неизвестные ритмы человеческого поведения, которые управляют совершением преступлений. То ли в определенные часы человек более склонен к злодейству и нарушению закона, то ли мы мало что понимаем в окружающем мире.

Таблицы свои Пушкин показал Эфенбаху, предлагая простую мысль: зачем приходить на службу, когда ничего не происходит, не лучше ли чиновникам быть на месте тогда, когда с большей вероятностью можно ожидать вызова. Эфенбах не стал вникать в математические выкладки, потребовал не «мусорить» голову ему, а особенно чиновникам, всякой ерундой и являться в положенный срок. Пушкин согласился, но поступал по-своему. Ближайший «интервал преступлений», как он его назвал, должен был начаться примерно через час. Пушкину оставалось около получаса. Чтобы окончательно не злить Эфенбаха поздним приходом. Появилась мысль, которая требовала немедленного исполнения.