Брегет хозяина Одессы - Ольга Баскова Страница 6

– Где «Скорая»? – спросил молодой человек и вдруг заорал, не узнавая своего голоса: – Почему так долго?

Вознесенск, 1965

Следователь Геннадий Беспальцев, высокий худой мужчина с пронзительными серыми глазами, лучшие оперативники отделения – Максим Вдовин, блондин лет тридцати с круглым румяным лицом и волнистыми золотистыми волосами, чем-то напоминавший Есенина, но стихи его не любивший и злившийся, когда ему указывали на это сходство, Андрей Горемыкин, крепкий мужичок средних лет, уже начавший лысеть, и пожилой седой судмедэксперт Дмитрий Степанович Панков, которого все называли не иначе как Степаныч, склонились над трупом часовщика.

– Что ж, труп пожилого мужчины, – констатировал Степаныч, глядя на потерпевшего, и повернул голову покойника. – Смотри, Гена, на лице гематомы. Но это еще не все. Поглядите-ка сюда. – Длинным худым пальцем он указал на запястья с довольно заметными потемневшими пятнами. – Не иначе как следы от веревки.

– И не только, – перебил его Беспальцев, кивнув на вздувшиеся красные волдыри. – Это ожоги, правильно, Степаныч?

Судмедэксперт усмехнулся и почесал седую гриву. Горемыкин посмотрел на старика с завистью: вот как бывает в жизни, ему уже за шестьдесят, а волосы густые, как у мальчишки, только белые. А ему едва стукнул сороковник – и уже не голова, а колено!

– Верно говоришь, – кивнул Панков. – Общение со мной тебя многому научило. Может, и вывод сам сделаешь?

– Вывод сделал бы и начинающий следователь, – Геннадий улыбнулся, показав ямочки на щеках. – Часовщика пытали. Судя по тому, что больше никаких следов ты не обнаружил, старик скончался от болевого шока. Шутка ли – такие пытки в его возрасте! Тут и у молодого сердечко может не выдержать. А вот кому и зачем понадобилось мучить Гольдберга и что хотели узнать – вот в чем вопрос, как сказал когда-то Гамлет.

– От ответов на подобные вопросы меня уволь. – Степаныч, кряхтя, поднялся с колен. – Это уже в твоей компетенции.

– Разумеется, – согласился Беспальцев. – Если что-то подбросишь после вскрытия – спасибо.

– Буду стараться. – Панков направился к выходу, чтобы вызвать санитаров. Вдовин, упаковав в целлофановый пакет пустой граненый стакан, который сиротливо стоял на столе, протянул его Степанычу, коротко бросив на ходу:

– Я в погреб. Уверен, обнаружу что-то интересное.

– Давай. – Геннадий уселся за стол и попросил Горемыкина пригласить соседку, обнаружившую тело, которая сидела на крыльце белее мела и, казалось, не понимала, что происходит.

Андрей помог пожилой даме подняться, под руку завел в гостиную и, усадив перед следователем обезумевшую от горя и ужаса женщину, сунул ей стакан с водой, пытаясь успокоить. Эмилия Ефимовна продолжала дрожать, и зубы клацали о стекло, издавая звук, бьющий по нервам.

– Значит, вы давно с ним знакомы… – Беспальцев скорее уточнил, чем спросил. Соседка отставила стакан, вытерла губы тыльной стороной ладони и с готовностью кивнула:

– А как же? Считай, больше двадцати лет на одной улице живем. Раньше с моим покойником-мужем общался. Моисей Григорьевич – человек одинокий, бедняжка, ни жены, ни детей, один как перст. – Женщина всхлипнула, и слеза, покатившаяся по щеке, застряла в глубокой морщине. – Частенько к нам наведывался чайку попить… А как муж умер… Реже мы стали видеться, сами понимаете, – она опустила глаза. – Я в основном к нему забегала… Сын у меня отдельно живет, внучка растет, уже четырнадцать ей, такой возраст, когда мальчикам нравиться хочется. Сын у меня не много зарабатывает, кто ж, кроме бабушки, дитя еще побалует? Как приедет, сразу в магазин идем. Бывает, и платьице купим.

Геннадий недовольно поморщился и открыл рот, собираясь перебить свидетельницу. Он не любил беседовать с пожилыми одинокими женщинами, которые набрасывались на него с рассказами, воспоминаниями, забывая, что милиционер пришел по другому поводу, и их приходилось останавливать, просить быть ближе к делу, а они обижались и порой замолкали, упрямо поджав губы. И никто не хотел понять, что у следователя времени в обрез, он стремится как можно больше выяснить и записать, чтобы потом обстоятельно доложить начальству. Ну нет у него возможности выслушивать о внуках и детях! Хорошо еще о внуках и детях – некоторые о собаках и кошках рассказывают, считая, что все это важно для следствия. Впрочем, с Эмилией Ефимовной ему повезло. Она махнула рукой и сама понеслась в правильном направлении.

– Я вам это к тому говорю, чтобы вы поняли: частенько у Моисея Григорьевича мне приходилось денежку просить, – проговорила женщина и покраснела. – Бывало, внучка должна приехать, а от пенсии почти ничего не осталось. Гольдберг, между прочим, мне никогда не отказывал. Да разве я одна была такая? – Эмилия Ефимовна усмехнулась. – Весь наш район знал: у Моисея Григорьевича деньги всегда водятся. Часовщики – они же вроде ювелиров.

Беспальцев придвинул к себе девственно-чистый лист бумаги и открыл колпачок чернильной ручки.

– Значит, много народу к нему ходило, – констатировал он. – А чужие, не ваши соседи, часто наведывались?

Эмилия Ефимовна подняла глаза кверху, будто вспоминая, и замотала головой:

– Были, были. Правда, мы, то есть соседи, к ним особо не приглядывались. Думали – клиенты, Гольдберг как специалист был человек известный.

– А случалось, что он с этими клиентами долго засиживался? – Беспальцев хотел было сунуть ручку в рот и немного погрызть (от этой привычки его пыталась отучить не только жена, но и коллеги по работе), но опомнился и поспешил задать следующий вопрос: – Может быть, выпивали, шумели? Может быть, кто-то кричал, угрожал ему?

Он не надеялся на дельный ответ. Судя по всему, Гольдберг был человеком интеллигентным, спокойным, неконфликтным и, главное, мастером своего дела. Вряд ли из его дома хотя бы раз доносились крики и летели угрозы.

– До вчерашнего вечера все как обычно было, – ответила соседка и поправила серый платок на голове. – А вот вчера из дома доносились громкие голоса… Ну знаете, такое бывает, когда люди спорят. Один голос я сразу узнала – Моисея Григорьевича. А второй голос… Такой громкий, грубый… Никогда его раньше не слышала.

– И долго они спорили? – Следователь черканул показания на бумаге. Эмилия Ефимовна покачала головой:

– Да не скажу, что долго. Я сама удивилась. Пошумели минут пять, вернее, гость шумел, а Моисей Григорьевич как раз говорил довольно спокойно. Никогда не видела, чтобы из себя выходил, и в этот раз был себе верен. В общем, поспорили – и тишина. Знаете, будто разом что-то оборвалось.

– Не захотелось в окно посмотреть? – поинтересовался Геннадий. – Сами сказали – до вчерашнего вечера подобных разговоров в доме часовщика не было.