Вниз по кроличьей норе - Марк Биллингем Страница 6

— А что, много народу тут радуется жизни? — иронически поинтересовалась я.

— Ну, в смысле… Даже еще меньше радовался жизни, чем обычно.

— Наложил на себя руки, — твердо сказала Донна. — Тут и думать нечего.

— И как же он тогда это проделал? — Я оглядела свою комнату — точную копию остальных девятнадцати в отделении. Узенькая односпальная кровать, чумазое окно за нервущейся занавеской… Нарочно тяжеленный стул, чтобы его было невозможно швырнуть кому-нибудь в башку. Гардеробный шкаф с тремя полками, в котором ни фига толком не повесить…

Не говоря уже о том, чтобы самого себя.

— Если очень уж хочется, всегда найдешь способ, — заметила Донна.

Донна, она же Ходунок, которая оказалась здесь по той причине, что грозилась проделать это бессчетное число раз, а в итоге и вправду проделывала это на протяжении уже нескольких лет, причем самым медленным и жестоким способом. Я посмотрела на нее, сгорбившуюся на стуле, который весил, наверное, втрое больше ее. На тощие запястья, которые младенец может запросто обхватить пальчиками, на выпирающие под ветхим розовым халатом ключицы, тоненькие, как вязальные спицы…

— Не думаю, что меня такое объяснение устраивает, — объявила я.

Покончить с собой в этих стенах и в самом деле невероятно сложно, и вас это вряд ли удивит, поскольку так тут и должно быть. Если вы относитесь к группе риска, за вами будут хорошенько присматривать, типа как постоянно. Вдобавок вам строго запрещается иметь при себе все, чем вы можете себя поранить, и даже когда вы впервые поступаете сюда — когда вы еще только оцениваете это место, а персонал оценивает вас, — у вас отбирают все то, что считается потенциально опасным.

В ту первую ночь, как только я прекратила завывать и пытаться пнуть того из санитаров, у которого хватило ума подойти слишком близко, у меня отобрали чуть ли не всё.

Кроссовки (в них же шнурки, верно?).

Ремень (ну ладно).

Маникюрные ножнички (вполне объяснимо).

Пинцет (ну на фига?).

Лифчик с косточками (здесь-то в чем прикол?).

В этот момент у тебя конфискуют и мобильный телефон, хотя черт знает, как можно лишить себя жизни при помощи того же «Самсунга». Чего они боятся? Что ты засунешь его себе в горло? Или что вызовешь по телефону наемного убийцу, чтобы тот пришел и сделал дело вместо тебя? Хотя, сказать по-честному, если не будет каких-то особых противопоказаний, через пару дней его отдадут тебе обратно.

И то хлеб, верно?

Если бы мне не разрешили держать при себе мобильник, то, пожалуй, мне и вправду захотелось бы наложить на себя руки.

— Ну а ты как думаешь, что произошло, Лис? — спросила Косячок.

Я не стала ей говорить, что думаю, поскольку, если по-честному, была напугана не меньше остальных. Я пребывала в приподнятом настроении, поймите меня правильно, все эти мои профессиональные инстинкты начинали понемногу пробуждаться, но я была… настороже. Прямо тогда, когда в каких-то ярдах от меня остывал труп, это было не более чем смутное чувство, и я старательно пыталась избавиться от него, причем не без причины. Восемнадцать месяцев назад у меня вот тоже возникло чувство, будто шизик, который пригласил нас в свою квартиру на Майл-Энд-роуд [11], абсолютно безобиден. Если б не это чувство, то не было бы никакого ПТСР и какой-либо нужды в тех веществах, которые я пила, нюхала и которыми закидывалась, чтобы приглушить эту боль. Дело не кончилось бы тем, что я возомнила, будто люди, которых я любила больше всего на свете, пытаются убить меня, или что кто-то, неизвестно кто, способен читать мои мысли. И я никому не разбила бы башку.

Глядя на Люси, я ощутила, что меня начинает маленько потряхивать. Попыталась улыбнуться и засунула руки себе под жопу, чтобы она этого не заметила.

— Вообще-то не знаю, — сказала я.

Как раз подобное чувство и привело меня сюда.

Отделение под названием «Флит» (наш дом родной на настоящий момент) располагается прямо напротив через лифтовый холл от отделения «Эффра», одного из четырех отделений неотложной психиатрической помощи в на редкость облупленном и уродливом корпусе «Шеклтон» — специализированной психиатрической лечебнице при Хендонской [12] районной больнице. «Флит» — лучше не спрашивайте меня, названия вроде каким-то образом связаны с исчезнувшими лондонскими реками — представляет собой смешанное женско-мужское отделение, способное вместить до двадцати одного пациента за раз, но обычно здесь содержится от пятнадцати до восемнадцати. Как правило, мужиков и теток тут примерно поровну, и примерно такое же соотношение между добровольными пациентами — «неформалами» — и теми, чьего мнения при поступлении никто не спрашивал.

Теми из нас, кого притащили сюда силой, брыкающихся и визжащих.

Или заманили сюда хитростью.

Или которые даже не помнят, как сюда попали.

Я особо не склонна якшаться с «добровольцами», поскольку вроде как нет никакого смысла даже просто знакомиться с ними. Как правило, они проводят здесь от силы пару-тройку дней, и некоторые из них находятся здесь только лишь потому, что это бездомные, которые мечтают пару ночей поспать в нормальной кровати с четырехразовым питанием. «Пациенты крутящихся дверей» — вот как санитары их тут называют. Вошел, вышел, потом опять обратно, а дальше они уже сыты по горло картонными матрасами и всякими мудаками, будящими их посреди ночи. Только если не становится совсем тяжко или не ударяют первые заморозки.

Не буду обвинять таких людей в симуляции — они наверняка так же больные на всю голову, как и все остальные из нас, — но что касается Кевина и того, что произошло после, они не особо важны.

Так что на данный момент сосредоточу свой рассказ на тех, кто постоянно находился в отделении в то время — а может, и до сих пор там находится. На задвинутейших из задвинутых, кто по иронии судьбы как раз и не дал мне окончательно сойти с ума. Моих сотоварищах-недоумках по отделению «Флит». Моих закадычных друзьях, а время от времени и заклятых врагах. На моем племени… моей семье.

На этой дикой банде психически неустойчивых людей с реально потекшей крышей, с которыми мне приходилось иметь дело.

На «принудительно госпитализированных»…

Так что, как изысканно принято выражаться в приличном обществе, позвольте мне поименно представить присутствующих здесь дам и господ.

Начну с мужиков, пожалуй, поскольку вспоминать тут особо нечего.

КЕВИН. Ну… парень уже отдал концы, ясен пень, но как-то нехорошо это звучит, как будто это все, что он из себя представлял, или это все, что ты вообще про него знаешь. Он был лет на десять моложе меня и болел за «Вест Хэм» [13], что, конечно, стыд и позор, но ничего уж тут не попишешь. У него были «проблемы», естественно, и вам наверняка понятно, что абсолютно у всех, кого я собираюсь описать, их тоже предостаточно, так что я больше не буду использовать это дурацкое слово. У Кевина все они были как-то связаны с его родителями, по-моему, но он никогда не вдавался в детали. Он был здесь одним из самых дружелюбных ребят. Иногда слишком уж дружелюбным, если по-честному — в том смысле, что некоторые люди этим беззастенчиво пользовались, а он на самом деле не мог в достаточной степени за себя постоять, без чего в таких местах никак. По-моему, перед поступлением сюда Кевин был скинхедом, и я помню, как он буквально расцветал, показывая мне свои татуировки. Улыбка у него была просто чудесная. Я так и не выяснила, как он в итоге оказался в нашем отделении и что произошло перед тем, как его направили на принудительное лечение, но точно знаю одно: во все это была явно вписана наркота, а наверняка и после… ну, короче, вы поняли.