Три комнаты на Манхэттене - Жорж Сименон Страница 6

— Вот! — заявил он. — Не знаю ни кто он, ни как он сюда попал, ни что с ним случилось. Думаю, это уж по вашей части, не так ли?

Секретарь то и дело кашлял, и Лурса, не удержавшись, взглянул на него сначала нетерпеливо, а потом с нескрываемой злобой, до того его раздражало это назойливое покашливание. Приехал также комиссар — не то Бине, не то Визе, коротышка с выпученными рыбьими глазами, с поредевшей шевелюрой; этот с каким-то маниакальным упорством вставлял кстати и некстати «извините». Без всякого злого умысла он все время попадался вам под ноги, и скоро Лурса не мог без отвращения видеть ни самого Бине, ни его ратиновое пальто шоколадного цвета.

— Николь дома? — осведомился Рожиссар, который, пожалуй, впервые в жизни испытывал столь неприятное ощущение.

— Одевается. Сейчас придет.

— Она знает?

— Она была со мной, когда я открыл дверь.

Очевидно, Лурса выпил много, даже чуть больше, чем обычно, и язык у него слегка заплетался. Это было неприятно, особенно перед секретарем, перед комиссаром, перед товарищем прокурора, который только что прибыл вместе с начальником полиции.

— Никто в доме этого человека не знает?

Все-таки Николь молодец. Уже вышла к посетителям, да еще как вышла! Лурса удивился — настоящая светская дама. Казалось, она просто появилась в салоне, где ее ждут гости, и протянула прокурору руку.

— Здравствуйте, кузен…

И, повернувшись к остальным, проговорила, ожидая, когда их ей представят:

— Господа…

Это было подлинное откровение, отец впервые видел дочь такой.

— А что, если мы отсюда уйдем? — предложил Рожиссар Жердь. На его нервы начинал действовать этот труп с открытыми глазами. — Может быть, комиссар, вы воспользуетесь случаем и осмотрите комнату?

Перешли в столовую, так как уже много лет хозяева не пользовались гостиной нижнего этажа.

— Разрешите, Лурса, побеседовать с Николь?

— Пожалуйста. Если я вам понадоблюсь, я буду у себя в кабинете.

Через полчаса к нему в кабинет пришел Рожиссар, на сей раз один.

— Николь твердит, что ничего не знает. Вообще малоприятная история, Лурса. Я велел отвезти тело в морг. Не стоит начинать расследование ночью. Придется оставить здесь в доме человека…

Пусть оставляет, если хочет! Взгляд адвоката был еще более мутным, чем обычно, а на письменном столе стояла пустая бутылка.

— Вы действительно не имеете ни малейшего представления о том, что произошло?

— Ни малейшего!

Произнес он эти слова таким тоном, который при желании можно было счесть за угрозу. А может, он просто насмехался над своим кузеном.

Положение было особенно щекотливым потому, что Гектор Лурса, даже пьяница и нелюдим, каким он стал с годами, все еще принадлежал к хорошему обществу Мулэна.

Конечно, он не посещал салонов, но ни с кем не был в ссоре, и при случайных встречах на улице или в суде ему пожимали руку.

А если он пил, то пил в одиночестве, в своей норе, и правил приличия не нарушал.

В чем же можно было его упрекнуть? Напротив, еще приходилось его жалеть, сокрушенно вздыхать: «Какая досада! Безусловно, самый одаренный человек в городе!»

Это было истинной правдой, хотя вспоминали об этом лишь в тех редких случаях, когда Лурса соглашался выступить защитником в суде.

Прежде за ним ничего такого не замечали до тех самых пор, когда восемнадцать лет назад перед Рождеством его жена вдруг навсегда покинула дом, оставив на руках мужа двухлетнюю крошку Николь. Передавая друг другу эту историю, люди невольно улыбались. В течение долгих недель дверь его дома была на запоре. Более или менее близкие родичи Лурса, такие как Рожиссар, выговаривали ему:

— Нельзя так раскисать, дорогой мой. Нельзя же в самом деле жить вне общества, как больное животное!

Но оказалось — можно, раз он прожил так целых восемнадцать лет! Целых восемнадцать лет, в течение которых он не испытывал нужды в человеческом обществе; ему не требовались ни друзья, ни любовницы, ни даже слуги, так как Фина, которую он нанял, не занималась ничем, кроме Николь.

А он ею не занимался. Он просто не замечал дочь, и не замечал с умыслом. Не то чтобы он ее ненавидел, ведь не может в самом деле девочка отвечать за чужие грехи, но, сопоставив кое-какие факты, Лурса даже стал подозревать, что Николь не его дочь, а дочь помощника тогдашнего префекта.

Эта драма без драмы взбудоражила все умы. Главным образом потому, что произошло все это совершенно неожиданно, потому, что бегству жены Лурса не предшествовали сплетни, потому, что никто так и не узнал, что было потом.

Звали ее Женевьева. И она принадлежала к одному из десяти лучших семейств города. Была она хорошенькая, хрупкая. Когда она вышла за Лурса, все считали, что это брак по любви.

Ни сплетен в течение трех лет после свадьбы, ни компрометирующих слухов. И вот в один прекрасный день стало известно, что Женевьева укатила, не сказав никому ни слова, с Бернаром, что она уже давно, чуть ли не с первых дней замужества, была его любовницей, иные уверяли даже, что и до замужества тоже.

И с тех пор о беглецах не было ни слуху ни духу. Ничего, совсем ничего! Лишь один-единственный раз родители Женевьевы получили открытку из Египта, а на открытке стояла только ее подпись.

Чувствуя во рту вязкую горечь, он прошел по коридору, добрался до лестницы и увидел с площадки, что на нижней ступеньке сидят какие-то два человека в шляпах. С минуту он глядел на них тяжелым и рассеянным взглядом, который с трудом можно было вынести, взгляд этот появился в последние годы, и в нем ничего нельзя было прочесть, — потом поднялся на третий этаж, откуда доносился шум голосов и шаги.

Комиссар Бине, пятившийся задом, натолкнулся на Лурса, перепугался и завел свои бесконечные «извините». Тут было еще три человека, один из них фотограф с чудовищно огромным аппаратом, и все работали так, как привыкли работать: кто с трубкой, кто с сигаретой в зубах, что-то вымеряли, что-то искали, передвигали мебель в комнате, где был обнаружен труп.

— Прокурор не приехал? — спросил Лурса, поглядев с минуту на эту возню.

— Не думаю, что он вообще приедет: здесь следователь.

— А кто именно?

— Дюкуп. По-моему, он внизу ведет допрос. Извините, пожалуйста…

— За что извинить? — довольно миролюбиво осведомился Лурса.

— За… за весь этот беспорядок…

Пожав плечами, Лурса уже вышел прочь. Пора было спуститься в погреб за дневной порцией вина.

Нынче утром дом был холодный, шумный, по нему гуляли непривычные сквозняки, раздавались странные для уха звуки. На каждом шагу он наталкивался на незнакомых людей, спускавшихся или подымавшихся по лестнице. Иногда звонили у входной двери, и кто-нибудь из полицейских шел открывать.