Человек без страха - Джон Диксон Карр Страница 6

– Надеюсь, что да, мисс Фрэзер.

– Что, например?

И снова порыв ветра с дождем ударил в окна и пробежал по крыше, а мы, удобно сидя у камина, слушали приглушенный шум в каминных трубах, вытягивавших дым из этих светящихся жилых ящиков, торчащих вдоль упорядоченных улиц города. 17 мая казалось далеким, несбыточно далеким днем. Я помню ощущение острого нетерпения от этой отдаленности. Предстояло сделать еще так много работы, корпеть еще столько недель; столько раз грохот автобусов и поездов метро должен был прогреметь в наших ушах, прежде чем мы сможем пережить романтическое приключение в доме на побережье Эссекса. Какого дьявола это не должно случиться завтра?

Какого дьявола это вообще должно было случиться?

– А вот и он, – объявил Энди Хантер. – Наш дом на эти четыре дня.

Он остановил машину, и мы с Тэсс, привстав на заднем сиденье, впервые увидели «Лонгвуд-Хаус».

Фасадом он был обращен на юг, и розовые лучи закатного солнца ложились слева от нас и чуть впереди дома. Видимая нам часть неба была похожа на пылающий куст, от которого светилась каждая деталь фасада. Дом стоял на небольшом возвышении, окруженный почти плоским участком земли. От главной дороги, расположенной метрах в пяти, его отделяла лишь низкая стена из необработанного камня, которую можно было легко перепрыгнуть. Пространство между фасадом и дорогой было почти голым – лишь редкий куст или дерево вносили разнообразие в пейзаж. Зато позади дома деревья образовали сплошную невысокую зеленую полосу, цвет которой, по мере приближения к берегу, изменялся от зеленого к дымчато-лиловому.

Помню, Тэсс слова не могла вымолвить от восторга.

«Лонгвуд-Хаус» представлял собой довольно низкое сооружение – всего в два этажа, очень вытянутое в длину и с небольшим крылом с восточной стороны. Часть дома, обращенная к дороге, была пониже. В целом он имел такую форму:

+– ____________________+.

| |

+– ____________________|

… | |.

… +– -

Дом с пологой крышей из гонта [5]был построен из массивного черного дуба и украшен рядами белых гипсовых лилий. Лучи закатного солнца пламенели на богатых деревянных панелях, образующих геральдический щит с лилиями. Лучи сверкали и в стеклах широких окон со средниками, делившими окна на четыре прямоугольника, и на небольшом дугообразном козырьке крыльца перед парадной дверью, и на шестиугольном эркере, соединяющем оба крыла дома, и на выстроившихся в ряд дымовых трубах, силуэты которых вырисовывались на темнеющем небе.

Дом почернел от времени. Его действительно привели в порядок, как и подъездную аллею, вымощенную щебнем, что вела к самому дому и, обогнув его, широкой полосой тянулась вдоль черно-белого фасада.

Тэсс не отрываясь, смотрела на дом.

– О, он просто великолепен!

Энди Хантер, вынув трубку изо рта, уставился на нее, вытянув шею:

– А чего ты ждала?

– Не знаю, наверное, какую-нибудь старую, промозглую развалюху.

– Ах, старую, промозглую развалюху?! Черт побери! А что я, по-твоему, делал здесь шесть недель?

Над Энди иногда посмеивались из-за того, что он вроде бы медленно соображал, держался излишне серьезно и даже напыщенно, а также из-за его привычки долго обдумывать мысль, прежде чем высказать ее. Однако так воспринимали Энди те, кто просто не знал его.

Внешний облик – долговязая фигура, галстук от форменной одежды закрытой частной школы, в которой он когда-то учился, и трубка – способствовали такому впечатлению, как и манера усаживаться откинув голову и держа перед собой трубку с недовольным выражением лица. Помню, однажды (Энди было еще двадцать) мы были с ним на танцах и он попытался ухаживать за одной юной леди лет восемнадцати. Проходя мимо балкона, где они стояли, я случайно услышал их разговор о романтической летней ночи: юная леди сказала что-то о прекрасной желтой луне, а Энди тут же пустился в долгие рассуждения о том, почему луна желтая.

Теперь на его лице было очень похожее выражение, я понимал, что оно обманчиво; так же ошибались те, кто думал, будто у Энди нет воображения.

– Не похоже, что с ним не все в порядке. – Тэсс, немного помолчав, изобразила еще большую, чем у Энди, важность и потянула его за нос.

– Послушай, черт побери!

– И когда я говорю «что-то не в порядке», – продолжала Тэсс, – не делайте вид, что не понимаете. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду не крышу и не канализацию, правда?

– Садись, – прервал ее Энди. – Я завожу машину.

– Так правда?

Энди зажмурился от яркого света заходящего солнца. Казалось, его глаза совершенно исчезли под густыми, почти сросшимися бровями, придавая ему вид возмущенного флегматика.

– Какая чушь!

– Энди, ты же находился в этом доме изо дня в день. Скажи честно. Мистер Кларк говорит, что в доме происходят разные вещи. Ты что-нибудь видел?

– Нет.

– А слышал?

Энди отжал сцепление; мотор чихнул, и машина двинулась. Мы повернули с основной дороги на вымощенную щебнем аллею, так что Тэсс пришлось сесть.

Перед нами постепенно возникал старый, немного зловещего вида дом. Черно-белый геральдический щит стал виден так четко, что мы различали щели на деревянных панелях и даже заметили пару трещин на гипсовых украшениях. Клумбы еще не были засажены цветами, однако было видно, что за территорией ухаживают: лужайки подстрижены гладко, как для игры в гольф, – даже были видны легкие полоски. Стоял ясный, теплый, безветренный вечер, большинство окон «Лонгвуд-Хаус» были распахнуты.

Прошло несколько недель после первого разговора с мистером Кларком; теперь уже стояла середина мая, нас обволакивало тепло и радовала глаз зелень. Дом был, как выразилась Тэсс, величественным, я же позаботился о том, чтобы отыскать сведения о его истории. Я хотел понять почему, Кларку стоило таких больших трудов, так мне показалось, раздобыть факты из истории этого дома. Вообще-то никто из журналистов не стал бы озадачиваться подобной проблемой. Есть ведь «Отчеты Комиссии по историческим памятникам». Не знаю, как Мартину Кларку, но мне удалось раздобыть кое-что.

– Это место очень изменилось? – спросил я Энди.

– Изменилось?

Он остановил машину у парадного входа. Когда мотор замолчал, наступила невероятная тишина. Мы услышали тихое стрекотание пишущей машинки из открытого окна на первом этаже. В теплом вечернем воздухе наши голоса казались очень громкими.

– Изменилось ли что-то после реконструкции 1920 года? – пояснил я.

– Почему это тебя интересует?

– Комиссия по историческим памятникам утверждает, что тогда поменяли значительную часть обшивки и установили несколько новых каминов. Полагаю, вы повесили в столовой новую люстру?