Высокие блондинки - Жан Эшноз Страница 6

— Лично я вполне одобряю.

Глория Эбгрелл повернула голову: Бельяр был тут как тут, сидел у нее на плече. Смотри-ка, объявился наконец! Развалившись в небрежной позе, свесив ноги и глядя куда-то вдаль, Бельяр одной рукой опирался на ее ключицу, а другой поглаживал собственный подбородок. «А, это ты», — вздохнув, сказала она. Бельяр с довольным видом кивнул ей.

— Ну и что же? — спросила она. — Что ты там одобряешь?

Бельяр скрестил свои крошечные ножки и разразился трескучим смехом.

— Да вот насчет того вчерашнего типа, — ответил он. — Другие бы тебя осудили. А я нет. Ты была права, Глория, они достаточно тебя помучили. Я тебе все прямо говорю, как думаю.

— Наплевать мне, что ты там думаешь, — отрезала Глория.

— Но я обязан был тебе это сообщить, — уязвленно заметил Бельяр, — это же входит в мои обязанности. А дальше поступай как знаешь.

И он обиженно умолк, скрестив руки на груди и уставившись в пространство.

— Ладно, кончай дуться, — сказала молодая женщина.

— А я и не дуюсь, — холодно отвечал Бельяр. — Знала бы ты, до чего мне это безразлично!

— Ну, ладно, кончай, — повторила она. — Хватит, Бельяр!

Бельяр — крошечное тщедушное существо ростом сантиметров тридцать, с темными волосами, зачесанными на косой пробор, и наметившейся лысинкой, с нависшими веками и оттопыренной нижней губой, с нездоровым цветом лица. Он щеголяет в хлопчатобумажном коричневом костюме, темно-фиолетовом галстуке и крошечных туфельках из глянцево-коричневой кожи, начищенных с помощью слюны. Его физиономия — рыхлая и довольно безобразная — тем не менее выражает незыблемую самоуверенность. Скрестив руки в слишком длинных рукавах, он барабанит пальцами по локтям.

В лучшем случае Бельяр — просто иллюзия, галлюцинация, порожденная расстроенной психикой молодой женщины. В худшем — что-то вроде ангела-хранителя; по крайней мере, вполне может претендовать на свое место в этой конгрегации. Рассмотрим худший вариант.

Если он и впрямь ангел, уродившийся слишком невзрачным и мелким, чтобы добиться официального признания в братстве, ревниво пекущемся о своем прекрасном имидже, то его наверняка тут же засунули в какой-нибудь сиротский приют. А то и просто бросили на обочине шоссе во время переезда, шествия или зарубежного конгресса ангелов, подвесив за рабочий нимб к дорожному указателю. Как бы то ни было, факт остается фактом: с младых ногтей ему приходилось выкручиваться самостоятельно и бороться с препятствиями, используя способности и качества, дарованные неземным происхождением. Отвергнутый своими собратьями, изгнанный из рядов небесного воинства или даже ставший жертвой запрета на профессию, он все-таки занимается ею в качестве свободного художника — нелегально и в высшей степени тайно.

Впрочем, он присутствует здесь не постоянно, во всяком случае физически: частота и продолжительность его визитов к молодой женщине варьируются от случая к случаю. Иногда он исчезает месяца на два, иногда наведывается каждый вечер, как ходят в бар на аперитив, а иногда вдруг ни с того ни с сего явится среди ночи всего на пару часов, точно к шлюхе. Он вечно озабочен собственными проблемами больше, чем чужими, нередко поступается принципами и часто пребывает в скверном расположении духа. Иногда ему случается нести свою службу как работу в офисе — с девяти до пяти и ни минутой позже! — а в другое время он может три недели кряду просидеть у Глории на плече, не говоря ни слова, замерев в нервном испуганном ожидании, точно спасаясь от преследования. Словом, он отнюдь не пунктуален. У него есть лишь одна незыблемая привычка: он объявляется в тех случаях, когда Глория одна, а она пребывает почти в полном одиночестве вот уже четыре года. В последнее время он не слишком усердствует. Навещает ее всего два-три раза в неделю. Правда, толку от его посещений немного, но все-таки, когда он здесь, ей как-то спокойнее.

В данный момент он откашливался, вытирая губы скомканным платочком. Казалось, он углублен в размышления.

— Ну и что, у тебя на сей раз такие же ощущения? — рассеянно спросил он наконец, не глядя на молодую женщину.

— Не понимаю, — отозвалась она тем же тоном. — Какие еще ощущения?

— Да я насчет вчерашнего типа, — уточнил Бельяр. — Которого ты столкнула в море. Какие ты при этом испытала ощущения, хотел бы я знать? Те же, что и раньше?

— Ах ты ублюдок! — прошипела Глория. — Грязный, мерзкий ублюдок! Мы ведь, кажется, условились никогда не затрагивать эту тему.

— Не забывай, что это моя работа, — напомнил ей Бельяр.

До сих пор Глория стояла нагнувшись к клетке, и Бельяр, желая сохранить равновесие, отодвинулся подальше назад, практически восседая у нее на спине. Когда же она без предупреждения резко выпрямилась, он едва не скатился кубарем наземь и, с трудом удержавшись на месте, проскрипел:

— Очень остроумно!

Затем, взобравшись ей на плечо, спросил:

— Ну, чем ты сегодня займешься?

— Сам увидишь, — бросила Глория.

— Но я хотел бы поучаствовать в принятии решений, — энергично объявил Бельяр. — Мне ведь тоже есть что сказать. Я здесь нахожусь именно для этого, разве не так?

Глория, не отвечая, решительно зашагала к дому.

— Так что ты собираешься делать? — встревожился Бельяр. — Куда ты?

— Ну, например, пописать, — отрезала Глория. — А может, и покакать тоже, еще не знаю.

— Ладно, — пробормотал Бельяр, отводя глаза и потирая нос и брови, — ладно, я на минутку исчезну.

— Прекрасная мысль, — ответила Глория. Едва он скрылся из виду, она машинально отряхнула плечо, хотя там ничего не было, — Бельяр никогда не оставлял после себя никаких следов типа обрезков ногтей, пятен пота или ниток; даже вмятины не оставлял, поскольку галлюцинации ровным счетом ничего не весят.

Он вернулся на плечо к Глории в полдень, когда она заканчивала уничтожать последние свидетельства пребывания Жан-Клода Кастнера. Посмотрел, как она работает, проворчал что-то невнятное и замкнулся в созерцательном молчании, не утруждая себя более ни оценками, ни советами, то есть сведя свои обязанности к минимуму. Так прошел день, близился вечер. Часам к шести Глория легла в шезлонг под пальмой, собираясь полистать глянцевые журналы. Сухие пальмовые листья, свисающие над ее головой полукруглым балдахином, шуршали и потрескивали; такие дребезжащие звуки могла бы издавать стайка встревоженных птиц. Не так-то просто читать, когда у тебя на плече восседает этот надутый дурачок, который, естественно, заглядывает в твой журнал. Вдобавок он иногда не поспевает за тобой и, только соберешься перевернуть страницу, командует: «Погоди-ка, еще две секунды, пожалуйста! Вот теперь давай дальше». Позже, с наступлением сумерек, он внезапно вздрогнул и сказал:

— Ну, довольно, пора бы уже и домой.

— Верно, — ответила Глория, взглянув на часы, — можно и домой.