Светлый лик смерти - Александра Маринина Страница 6

Предложений «поправить материальное положение»кроватно-постельным способом было много, но Люба не смогла себя переломить,хотя случались минуты, когда она всерьез пыталась это сделать. Уговариваласебя, убеждала, что это вынужденная мера, а не блядство, но при мысли о том,что будет делать с ней потный волосатый турок с масляными глазками и кривыминогами, к горлу подкатывала тошнота. Ну почему к ней пристают именно такие?Ведь есть же красивые молодые турецкие парни, высокие, стройные, с мускулистыминогами и огромными сияющими глазами в обрамлении невероятной длины ресниц. Еслибы ее материальное благополучие было поставлено в зависимость от такого воткрасавца, ей легче было бы уговорить себя и уступить. Все-таки не оченьпротивно, можно перетерпеть.

Но за месяцы, проведенные в Турции, Люба быстро поняла, чтодля молодых красавцев она интереса не представляет. Молодые красивые турецкиемальчики специализируются на дамочках средних лет и старше, желательносостоятельных и с неутоленным сексуальным голодом. Дамочки ищут здесь плотскихутех вдали от скучных мужей и надоевших любовников (если таковые вообще у нихимеются) и готовы за это хорошо платить, а юные турецкие аполлоны-жиголо готовыпойти им навстречу и неплохо подзаработать. Такие же, как Люба, светловолосыемолодые славянки, представляют интерес только для мужчин постарше, которые самиуже лишились внешней привлекательности, но зато готовы платить за удовольствие.

Так и тянулись дни. С полудня до полуночи – «Добрый день,загляните в наш ресторан, в нашем меню всегда свежая рыба, креветки, омары,другие морепродукты, кебаб… Простите. Всего доброго. Надеюсь, вы все-таки к намзайдете…» Голос просительный, жалкий, униженный, и сама она жалкая и униженная,а мимо проходят сияющие счастьем и здоровьем соотечественники, и самое большее,на что они способны, это удостоить Любу таким же взглядом, каким смотрят набездомную собаку, которую, конечно, жалко, но никому в голову не придет взять ксебе домой. Жара, духота, зной, отдыхающие ходят в купальниках или в крайнемслучае в майках и шортах, а она должна целый день быть «при параде», в юбке иблузке, в босоножках на каблуках, которые безжалостно натирают распухающие отжары ноги. От запахов, доносящихся с кухни, кружится голова, потому что Любапостоянно голодна. Но разве можно сказать об этом хозяину? Он, конечно, начнеткормить ее лучше, но ведь за ее же счет. Будет отчислять не по пятнадцатьдолларов, а по двадцать. Зазвать в ресторан двадцать человек – это только напропитание. Нет уж, лучше потерпеть. В полночь «Дюпон» закрывался, и Любаплелась туда, где снимала угол. Это был именно угол, а не целая комната. Четыредевушки – три студентки-турчанки и она сама – ютились в тесной конуре безкондиционера и с единственным крошечным окошком где-то под потолком. Дышатьнечем, все тело покрыто липким потом, и задремать удается только ближе крассвету, когда становится чуть прохладнее. В семь утра студентки вставали – ихрабочий день начинался в девять, и хотя идти было недалеко, собираться ониначинали заранее. В доме был только один туалет, совмещенный с душем, ипользовались им все обитатели – без малого человек пятнадцать, включая ихозяев. Чтобы умыться, приходилось стоять в очереди. После ухода студентокспать уже было невозможно, дом наполнялся голосами проснувшихся детишек, да ижарко становилось. К двенадцати – снова на работу. И до полуночи.

Вот, собственно, и все…

* * *

Еще там, в красивом нарядном Кемере, Люба дала себе словоникому не рассказывать подробно о своей жизни в Турции, чтобы снова нечувствовать себя униженной и обманутой и не вызывать в собеседнике жалость.Однако сейчас, рассказывая свою горестную эпопею Ларисе Томчак, она нечувствовала ни обиды, ни унижения. Только безразличие. Словно все это было не сней, и она просто пересказывает чью-то историю, прочитанную в книжке илиуслышанную от случайного попутчика. Лариса слушала внимательно, не перебивала.И только в самом конце спросила:

– И ты это так оставишь?

– Что – это? – устало сказала Люба.

– То, что сделали твоя подруга и твой друг. То, что онатебя предала и бросила одну, без денег в чужой стране. То, что она сошлась соСтрельниковым. То, что Стрельников предал тебя. Неужели ты готова их простить?

– Не знаю, Лара. Я пока ничего не знаю, кроме того, чтоя страшно устала и что мне некуда идти. Я не могу явиться домой без денег и безподарков. Эту проблему я должна решить в первую очередь.

– Решим, – пообещала Лариса. – И деньгинайдем, и шмотки, и сувениры. Я обзвоню знакомых, сейчас все поголовно отдыхаютв Турции, наверняка у кого-то остались нераздаренные сувениры и непристроенныепокупки. Поживешь пока у нас.

– А Слава? Я вам не помешаю?

– Слава живет на даче и в ближайшее время не вернется.

– Почему? У вас конфликт?

– Да нет, – махнула рукой Лариса, – у негодушевный кризис. Мой Томчак остался без работы. Переживает, страдает. В такиепериоды он любит побыть один.

– Как без работы? Он ушел от Стрельникова?

– Это Стрельников твой ненаглядный ушел от него. И отнего, и от Гены Леонтьева. Бросил их, точно так же, как бросил тебя.Господи, – простонала Лариса, обхватив голову руками, – если бы тытолько знала, Любочка, как я его ненавижу! Как я его ненавижу! Я его убитьготова.

Домой Люба Сергиенко вернулась только через три недели послеприезда из Турции. Все это время она прожила у Томчаков. Сердобольная Ларисаполностью вошла в ее положение и заявила, что в таком виде показываться наглаза родителям действительно нельзя. Люба, конечно, смотрела на себя в зеркалокаждый день на протяжении всех месяцев, проведенных за границей, но именнопоэтому и не заметила тех разительных перемен, которые сразу бросались в глазатем, кто не видел ее все это время. Глаза ввалились и потускнели, и в нихпоявилось выражение жалкое и просительное. Щеки запали, цвет лица оставлялжелать много лучшего. И если отсутствие загара можно было объяснить ежедневнымпребыванием в офисе и работой без выходных, то изможденное недоеданием инедосыпанием лицо нельзя было объяснить ничем. А уж этот затравленный взгляд…

Лариса велела Любе спать как можно больше, кормила ее наубой, заставляла пить витамины, а сама тем временем моталась по знакомым,выпрашивая у них привезенные из Турции шмотки и сувениры. С деньгами проблем небыло, у Ларисы их было немного, но вполне достаточно, чтобы замазать глазаЛюбиным родителям.

– Отдашь, когда сможешь, – решительно заявила она,протягивая Любе конверт с тремя тысячами долларов. – Это не к спеху.Деньги мои личные, Томчак о них ничего не знает. Экономила на всякий случай,вот и пригодились.

– А как же вы? – виновато спросила Люба. – Тысказала, Слава сидит без работы. На что же вы жить будете?

– На то, что заработали за последние годы. ТвойСтрельников тот еще жук, и сам денег нагреб, и нам еще осталось. Ты пойми,трагедия Славкина не в том, что он остался без работы и нам теперь жить не начто, а в том, что Стрельников его кинул. Сорвал с хорошего места, потащил ссобой, потом, когда уходил в Фонд, снова его с собой позвал, а теперь Славкаему не нужен. И с Геной Леонтьевым такая же история. Если бы они оба в своевремя за Стрельниковым не пошли, сейчас заведовали бы кафедрами илилабораториями, а то и проректорами бы уже стали. А теперь кому они нужны?Наука, Любочка, страшная вещь, страшнее женщины, она измен не прощает. Кброшенной бабе можно вернуться, если поплакаться как следует и разжалобить ее,а науке твои слезы и покаянное битье себя в грудь не нужны. Она на месте не стоит,развивается, и если ты хотя бы год ею не занимался, – все, ты безнадежноотстал. Новые открытия, новые направления, новые идеи. Не догнать. То естьдогнать-то можно, если захотеть, но пока не догонишь, ты никому не нужен, ни водно приличное место тебя не возьмут. А пока будешь догонять, про тебя и вовсезабудут. Кто такой Томчак? Ах, тот, который пять лет назад монографию написал?Да, что-то припоминаю. А что он в последние годы делал, о чем писал, какоенаправление разрабатывал? Никакое? Тогда вообще о чем разговор. И все, приветгорячий.