Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина - Андрей Мягков Страница 6

Похоже, пора признавать временное поражение и сматывать удочки.

И тут раздался тихий голос Антона:

— Ху, я просил Тошку принести коньяк или мне это приснилось? Пойди выясни, в чем дело.

Животное (поверить в подобное было невозможно) покорно поднялось и нехотя направилось по лестнице на второй этаж. Антон, не открывая глаз и не меняя позы, обратился к Мерину:

— Сева, ты как? Оклемался?

— Да вроде ходячий.

— Спешишь?

— Не очень.

— Извини, я еще полежу чуток: голова пока не варит — ребята работали добросовестно. Туалет и ванную Ху покажет. Полотенце Тошка выдаст, сейчас явится. Хочешь прилечь?

— Нет. Может, правда, «скорую»?

— Тебе?

— Тебе.

— Не дай бог: недоделкинцы перемрут все от любопытства. Не надо им такой радости.

Прошло еще несколько минут, прежде чем Антон опять заговорил:

— А вот и Антонина Аркадьевна, не прошло и часа. Вас, мадам, за смертью посылать.

Это относилось к спускающейся вслед за животным по лестнице молодой девушке в мини-мини-мини-юбке и катастрофически не достающем до пупка топике.

— А вам, мсье, лишь бы было кем помыкать: сами поднять свою… ой, здравствуйте, — она задержала оценивающий взгляд на Мерине, картинно присела в книксене, — я не знала, что вы не один, мсье. Какие еще будут указания?

— Поставь коньяк на стол, достань две рюмки, дай гостю чистое полотенце и вали отсюда.

Возмутиться девушка не успела: от природы и без того немалые в диаметре круглые глаза ее, остановившись на окровавленном антоновом лице, его грязной, разодранной одежде, расширились до размера кофейных блюдец. Начала она с придыхательного шепота: «Тоша, господи, Тоша, что с тобой? Что это, Тошенька? Что случилось, Тоша-а-а?!»… И продолжила, дав волю богатым для своего возраста голосовым данным: «Мама, ма-а-а-ма!!! Пойди сюда, мама-а-а-а, Тоша… Тоше плохо, мама-а-а!..»

— Не ори, дура. Хорошо мне, хорошо, понятно? Хо-ро-шо. Закрой рот и делай, что тебе велят. Ну?

— Тошенька…

— Я кому сказал — не ори? У нас болят головы. — Он осторожно приподнялся на кушетке, опустил ноги на пол. — Ты представилась моему другу? Нет. Почему? Вот, прошу любить и жаловать: Сева, а для тебя Всеволод… тебя как по батюшке?

— Игоревич, — улыбнулся Мерин.

— Всеволод Игоревич… а фамилия?

— Мерин.

— Вот, познакомься: Мерин Всеволод Игоревич. Ну — теперь раскрой рот, скажи нам что-нибудь. Я, если не запамятовала, Антон Маратович Твеленев, к сожалению, брат твой, к счастью, не родной, двоюродный. А ты?.. Ну?.. Антонина… Нет, не получается. Ладно. Иду на помощь. Сева, познакомься, это моя сестра, к счастью, только двоюродная, Тошка Заботкина, шестнадцати лет от роду, пытается в текущем году закончить школу и на этом, надеюсь, завязать с образованием, ибо постижение наук дается нам с непостижимым трудом. В жизни исповедует три вещи: себя, себя и себя. Я прав, Антонина Аркадьевна? Закрой рот, если ничего не произносишь. — Он повернулся к Мерину. — Выпьем сначала или умоешься?

— Я бы помылся…

— Ху, покажи гостю туалет и ванную комнату.

В это невозможно было поверить, но животное, удобно перед тем расположившееся на меховой подстилке, что-то недовольно пробурчало и направилось в кухню. Потрясенный Мерин двинулся следом.

Музыкальный эксперт, как и обещал начальник с Петровки, до которого старому композитору Антону Игоревичу Твеленеву удалось накануне дозвониться, появился в доме 18 по Тверской улице в начале четвертого пополудни. Он долго звонил в единственную на всей лестничной площадке обитую малиновой кожей дверь со множеством расположенных на ней «глазков», даже заглянул в один из них, пока не услышал наконец недовольно-ворчливое: «Кто там?»

— Это Самуил Исаакович Какц.

В жизни музыкального эксперта с тех пор, как он, в силу возраста, был вынужден представляться незнакомым людям полным именем и фамилией, еще не случалось, чтобы его не переспросили: «Простите, как вы сказали?» И в данном случае ничего нового не произошло — из-за двери после продолжительной паузы раздалось: «Чего-о?!»

— Да, да, именно Какц. Не Кац, как можно было предположить, а Какц Самуил Исаакович, — он звонко засмеялся, очевидно, чтобы несколько снизить бестактность прозвучавшего из-за двери вопроса, — музыкальный эксперт.

— Зачем?

— Ну-у-у, как вам сказать, э-э-э… — быстро Самуилу Исааковичу найтись не удалось, — по всей видимости, что-нибудь… э-э-э… исследовать. Вызван композитором Твеленевым Антоном Игоревичем…

Щелкнуло несколько замков, и в удерживаемом цепочкой проеме возникло испуганное старушечье лицо.

— Вы кто?

— Музыкальный эксперт. Какц Самуил Исаакович.

— А по фамилии как?

— И по фамилии тоже Какц, но, если трудно, — решил не упорствовать пришедший, — просто Кац. Доложите, пожалуйста, Антону Игоревичу.

— Антон Игоревич отдыхают. Плохо себя чувствуют. Передать что?

— Я, собственно…

— До свидания. — Резюме прозвучало категорично, дверь захлопнулась, но уйти музыкальный эксперт не успел. Откуда-то издали до его слуха донеслось: «Нюра, кто это был?» — «А Бог их знает. Сказал, что Кац». — «Пусти, это ко мне». — «Надежда Антонна никого не велели». — «Пусти, говорю!» — «И Марат Антонович тоже…» — «Я тебе сейчас покажу Марата Антоновича! Сейчас же впусти человека!»

Опять зашаркали подошвы, залязгали замки, дверь на этот раз уже без цепочки неширокой щелью пригласила гостя войти.

— За мной идите. — Держась от эксперта на почтительном расстоянии, чем-то насмерть напуганная старушка повела его по коридору. — Вон дверь, — заключила она шепотом. — Не долго. Болеем.

Композитор-песенник Антон Игоревич Твеленев возлежал на широком кожаном диване. Он не сделал попытки встать навстречу вошедшему, не предложил ему стул, не выразил удивления, когда тот произнес свои ФИО, не представился в ответ. Он только протянул руку и боксерски безжизненным пожатием дал понять, что ему не до этикетов, что умирает, а дело не терпит.

А чувствовал себя недавний юбиляр действительно как никогда ужасно: болела грудь, нещадно ломило поясницу и, вдобавок ко всему, вчера неожиданно заныла фронтовая еще, более чем шестидесятилетней давности рана на лбу. Эта злополучная метина нашла его в конце 1942-го под Курском в бревенчатом блиндаже, куда и залететь-то никакие пули и снаряды практически не могли: для этого им пришлось бы продвигаться по синусоидной траектории. Ан поди ж ты: невесть откуда взявшийся размером с хороший кулак осколок пересек пространство полевого военного убежища и конечной целью выбрал его, Антона Игоревича, голову Хирурги впоследствии утверждали, что подобное везение граничит с мистикой: доля миллиметра в любую сторону и не знать бы Стране Советов знаменитой песни «Вперед, страна, за Сталина!», написанной в порыве патриотического вдохновения именно в госпитале чуть ли не на следующий день после сложнейшей операции. Пять часов без особой надежды на успех бились фронтовые эскулапы над вяло подававшим жизненные признаки солдатиком, но труды их были-таки вознаграждены: продлить земное существование будущему лауреату многочисленных премий и званий кудесникам скальпеля наконец удалось, правда, не без потерь для пациента — лицо его было испещрено многочисленными глубокими шрамами.