Медовый месяц в улье - Дороти Ли Сэйерс Страница 6

Там были все Денверы. Вдовствующая герцогиня очаровательна, точь-в-точь маленькая маркиза восемнадцатого века, но нынешняя герцогиня сущая мегера: смотрела на всех волком и держалась так, будто проглотила кочергу. Очень забавно было наблюдать, как она пыталась свысока разговаривать с нашим ректором – но, разумеется, не на ту напала. Тем не менее и у ректора приключился свой конфуз: в ризнице она приблизилась к жениху с протянутой рукой и поздравительной речью, а он ее крепко обнял и поцеловал, и что за речь она заготовила, мы теперь никогда не узнаем! Затем он стал целовать всех нас по кругу (смелый человек!), и мисс Лидгейт так растрогалась, что ответила ему от всей души. После этого за дело взялся шафер (молодой красавчик Сент-Джордж), так что началась целая оргия поцелуев и нам пришлось заново укладывать волосы мисс де Вайн. Жених подарил каждой из подружек изящный хрустальный графин и набор граненых стаканов (для хереса – вот шалун, прости господи!), а ректор получила чек на 250 фунтов для латимеровской стипендии, что, по-моему, очень щедро.

Однако я слишком увлеклась и совсем забыла про невесту. Никогда не думала, что Гарриет может так сногсшибательно выглядеть. Я до сих пор склонна видеть ее угловатой растрепанной первокурсницей, костлявой и с недовольной миной. Вчера же казалось, будто она сошла с портрета эпохи Возрождения. Сначала я решила, что это эффект золотой парчи, но, подумав, пришла к выводу, что во всем виновата Великая Любовь. Было что-то величественное в том, как эти двое заявляли свои права друг на друга, как будто никто больше не имел значения или даже не существовал. На моей памяти это первый жених, по которому видно, что он твердо знает, что делает, и делает то, что хочет.

По дороге в город – кстати, лорд Питер решительно отказался от Мендельсона и “Лоэнгрина”, так что нам играли Баха – герцога милосердно оторвали от его недовольной герцогини и передали мне, чтобы я его развлекала. Он красив и глуп в духе сельского помещика, выглядит как осовремененный Генрих VIII, только без живота и бороды. Он спросил меня, не без волнения, как я считаю: действительно ли “девушка” влюблена в его брата? Я сказала, что уверена в этом, а он признался, что никогда не понимал Питера и не думал, что тот остепенится. “Но надо надеяться, все будет хорошо, правда же?” В глубоких тайниках подсознания, мне кажется, его гложет подозрение, что у брата есть что-то, чего нет у него, и неплохо было бы иметь это что-то, но надо ведь думать о поместье.

На приеме у вдовствующей герцогини было очень весело – и наконец-то на свадьбе можно было наесться! И напиться! Единственные, кому пришлось несладко, – это несчастные репортеры, которые к этому времени что-то унюхали и подходили целыми батальонами. Их решительно встречали два огромных лакея и направляли в отдельную комнату, обещая, что “их светлость выйдет к ним через несколько минут”. В конце концов “их светлость” вышел – не лорд Питер, а лорд Уэллуотер из министерства иностранных дел, и сделал пространное и крайне важное заявление про Абиссинию, которое они не осмелились прервать. Когда он закончил, наши лорд и леди уже ускользнули через заднюю дверь, и все, что ждало журналистов, – это полная комната свадебных подарков и остатки торта. Правда, к ним вышла вдовствующая герцогиня и была с ними очень мила, так что они разъехались вполне довольные, но без фотографий новобрачных и без сведений о медовом месяце. Честно говоря, не думаю, что кто-то, кроме вдовствующей герцогини, знает, куда жених с невестой отправились на самом деле.

Ну вот и все, и надеюсь, что они будут безумно счастливы. Мисс де Вайн полагает, что для этого оба чересчур умны, но я прошу ее не быть таким убежденным пессимистом. Я знаю множество пар, в которых и он и она тупы как дятлы, а счастья нет, – так что одно из другого не вытекает ни в какую сторону, согласна?

Всегда твоя Летиция Мартин

Отрывки из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской

20 мая. С утра позвонил Питер, в сильном возбуждении, бедный ребенок, и сказал, что они с Гарриет всерьез и по-настоящему помолвлены, а это дурацкое министерство иностранных дел после завтрака снова посылает его в Рим – как это на них похоже, будто назло. Кажется, он совсем ошалел от досады и счастья. Отчаянно просил, чтобы я связалась с Г.: пусть почувствует, что ее готовы принять в семью. Бедная девочка, ей сейчас нелегко остаться одной против нас всех, когда она еще толком не уверена ни в себе, ни во всем остальном. Написала ей в Оксфорд, стараясь как можно убедительнее выразить, что я очень-очень рада, что Питер так счастлив с ней, и спросила, когда она будет в городе, чтобы я могла с ней увидеться. Милый Питер! Надеюсь и молюсь, чтобы она действительно любила его той любовью, в которой он нуждается. Я пойму это сразу, как ее увижу.

21 мая. После чая читала “Звезды смотрят вниз” [13](N3: очень тоскливо и не то, что я представляла по названию, – наверное, я думала про рождественскую песнь, но сейчас вспоминаю, что это что-то связанное с Гробом Господним, – надо спросить Питера и узнать точно), и тут Эмили объявила “мисс Вэйн”. Была так удивлена и обрадована, что вскочила, совсем забыв про бедного Артаксеркса, который спал у меня на коленях и ужасно обиделся. Я сказала: “Моя дорогая, как приятно, что вы заглянули”. Она выглядела совсем по-другому, я бы ее не узнала, но я ведь видела ее пять с половиной лет назад, и едва ли можно ожидать цветущего вида от человека, сидящего на скамье подсудимых в этом унылом Олд-Бейли. Она сразу подошла прямо ко мне, встала, словно перед расстрельной командой, и отрывисто сказала своим необычным глубоким голосом: “Ваше письмо было такое доброе, я толком не знала, как на него ответить, и решила, что лучше приеду. Вы правда не слишком возражаете против нас с Питером? Просто я его ужасно люблю, и с этим ничего не поделаешь”. Тут я сказала: “Пожалуйста, любите его и дальше, потому что он очень этого хочет и он – мой любимый ребенок, хотя родителям не следует так говорить, но теперь я могу сказать это вам и очень этому рада”. Тут я ее поцеловала, а Артаксеркс пришел в такую ярость, что изо всех сил вонзил все когти ей в ноги, а я извинилась и отшлепала его, и мы сели на диван, и она сказала: “Знаете, я себе все время говорила по дороге из Оксфорда: если только я смогу посмотреть ей в глаза и все будет хорошо, то мне будет с кем поговорить про Питера. Только поэтому я не повернула обратно на полпути”. Бедное дитя, она и вправду ничего больше не хотела, она была как в тумане, потому что все произошло в воскресенье поздно вечером, и они полночи сидели в лодке и целовались как безумные, бедняжки, а затем ему пришлось уехать, ничего не устроив, и если бы не его перстень с печаткой, который он в спешке надел ей в последний момент, все это могло бы показаться сном. После того как она сопротивлялась все эти годы, она уступила сразу и во всем, как в колодец прыгнула, и теперь, кажется, не знает, что с собой делать. Сказала, что не помнит, чтобы когда-нибудь с раннего детства была так абсолютно и ошеломительно счастлива, и от этого ощущает внутри себя какую-то пустоту. Расспросив ее, я выяснила, что у нее буквально пустота внутри, потому что она, судя по всему, толком не ела и не спала с воскресенья. Послала Эмили за хересом и печеньем и заставила ее – в смысле, Г. – остаться на ужин. Беседовали про Питера, пока я чуть ли не услышала, как он говорит: “Мама, милая, это уже просто вакханалия” (или вакханалья?)… Г. увидела ту фотографию Питера работы Дэвида Беллецци, которую он так не любит, и я спросила, что она о ней думает. Она сказала: “Это симпатичный английский джентльмен, но никак не безумец, не любовник и не поэт, правда?” Согласна с ней. (Не пойму, почему я ее держу на виду, кроме как чтобы угодить Дэвиду.) Принесла наш семейный альбом. К счастью, она не стала сюсюкать и впадать в умиление по поводу Питера-младенца на коврике, – не выношу молодых женщин, проявляющих материнские инстинкты, хотя П. действительно был очень забавным ребенком, с эдаким хохолком, но теперь он прекрасно справляется со своими волосами, так что зачем ворошить прошлое? Она немедленно схватила те фотографии, которые Питер называет “мелкие шалости” [14]и “потерянная гармония” [15], и сказала: “Их сделал кто-то, кто его очень хорошо понимает, – Бантер?” Просто ясновидящая. Затем она призналась, что чувствует себя очень виноватой перед Бантером и надеется, что он выдержит этот удар, ведь если он уволится, это разобьет Питеру сердце. Прямо сказала ей, что судьба Бантера будет целиком зависеть от нее и что я уверена: Бантер не уйдет, если его не вынудят. Г. сказала: “Но вы же не думаете, что я стану вынуждать его! В том-то и дело: я хочу, чтобы Питер ничего не потерял”. Она погрустнела, и мы обе немного поплакали, пока нам вдруг не стало смешно, что мы плачем из-за Бантера, который просто сошел бы с ума от ужаса, если бы узнал о наших слезах. Так что мы приободрились, я подарила ей фотографии и спросила, какие у них планы, если они вообще успели что-то спланировать. Она сказала, что П. не знает, когда вернется, но она старается поскорее дописать новую книгу, чтобы быть готовой к сроку и иметь достаточно денег на подвенечное платье. Спросила, не посоветую ли я ей подходящего портного, – проявляет деловитость и не поскупится на действительно мастерски пошитый наряд, но нужно быть осторожной с рекомендациями, так как я не представляю, сколько люди зарабатывают написанием книг. Невежественно и глупо с моей стороны – так важно не уязвить ее гордость… В целом очень обнадеживающий вечер. Перед сном послала Питеру длинную восторженную телеграмму. Надеюсь, что в Риме не слишком душно и жарко, он плохо переносит жару.