Хищники - Алексей Макеев Страница 6

– Вы кто такой и что здесь делаете? Вас кто сюда впустил? Охрана! Немедленно вывести отсюда этого гражданина – он мешает следственным действиям!

Выглянувший из-за двери сержант с гримасой безнадеги молча развел руками и, указывая следователю взглядом на Льва, торопливо постучал себя по плечу указательным пальцем, давая понять, что чин пожаловал высокий и «колотить понты» сейчас – себе только в убыток. Но следака, как видно, имевшего хорошую начальственную «крышу», эта жестикуляция не впечатлила, и он вновь проорал:

– Так я услышу или нет, кто это тут входит без разрешения?!

Гость в ответ лишь негромко рассмеялся, покачал головой и ответил удивительно знакомым голосом:

– Так ты, значит, следаком заделался, Викторин Друшмалло? Из городской прокуратуры сам ушел или выперли за несоответствие? Теперь в районной баламутишь? Хотя, по мне, ты нигде и никогда ничему не соответствовал и соответствовать не можешь по определению. Я же хорошо помню, как ты лет пять назад развалил дело в отношении хозяина сети казино, некоего Мигуна, обвинявшегося в убийстве своей жены…

Захлопав ртом, разом раскисший и утративший весь свой кураж следак попытался огрызнуться:

– Что за бред вы несете?! Почему это я развалил? Просто нашел оправдывающие обстоятельства, что позволило суду избежать обожаемого в вашем главке обвинительного уклона и признать обвинения в отношении уважаемого человека бездоказательными.

– Ну да, ну да! Оправдывающие обстоятельства ты нашел, а вот главные улики «потерял». Да еще и вместе с совестью! – уничтожающе бросил Гуров. – Как там у вас говорили прокурорские остряки? Коли дело взял Друшмалло, так оно пиши пропалло…

– Господин Гуров! – Следователь наконец-то вспомнил своего оппонента. – Давайте без перехода на личности и оскорбления! Теперь, надо понимать, вы пришли сюда, чтобы развалить дело педофила Вологодцева?

Лев, в упор рассматривая Друшмалло, отрицательно качнул головой:

– Нет, сюда я пришел для того, чтобы защитить закон от некоторых его «блюстителей». А закон здесь явно попирается. И, прямо скажем, беспардонно. Кстати, чтобы это понять, мне достаточно было всего лишь один раз взглянуть на происходящее в этой палате. И я вижу, сколь «профессионально» расследуется дело о покушении на ребенка. Что, Викторин, решил тупо дожать заранее назначенного подозреваемым?

Следователь вновь попытался возразить, но, как видно, слов не нашел – в его судорожно дернувшемся горле лишь что-то сдавленно булькнуло.

– И еще… – прожигая его взглядом, сурово продолжил Гуров. – На мой взгляд, есть резон серьезно разобраться, чем продиктована такая дожималовщина – профессиональной некомпетентностью или… или каким-то личным, шкурным интересом? А? Мне хотелось бы знать, есть ли еще, кроме заявления гражданки Свербицкой, какие-то иные доказательства вины подозреваемого?

– Ха! Ну разумеется! – раздувая щеки, ответил следователь. – Э-э-э… Есть результаты собеседования детского психолога с потерпевшей, Наташей Ларидзе, которая полностью подтвердила заявление ее матери! – обрадованно объявил он.

– Кто психолог? Фамилия, адрес, телефон! – потребовал Гуров.

Глаза следователя при этих словах неожиданно забегали перепуганными мышками, а его лицо несколько даже позеленело. Немного помявшись, он известил, что такие данные имеются в деле, а так-то, в памяти, он их не держит. Но он может точно сказать, что девочка в ходе общения с психологом подтвердила факт сексуальных домогательств со стороны отчима. То бишь Бориса Вологодцева. Заключение специалиста он изучил буква в букву.

– Бессовестное вранье! – донесся слабый голос с больничной кровати. – Сама Наташа этого сказать не могла! Это Стешкины фокусы. Ей нужно от меня избавиться, вот и вся причина…

Лежавший на койке худощавый мужчина с осунувшимся лицом, поросшим трехдневной щетиной, с надеждой во взгляде обернулся к Гурову. Это был взгляд безнадежно тонущего, который вдруг увидел общеизвестную спасительную соломинку.

– Гражданин Вологодцев, сами вы что можете сказать в свое оправдание? – Голос Льва был суховатым и строгим.

– Что могу сказать? – беспомощно пожал плечами Борис. – Ну, только то, что я этого не делал! А-а-а, вот! Пусть мне хотя бы скажут, где и когда именно я покушался на Наташу, при каких обстоятельствах. Ну-у… Пусть проведут, как это называется… М-м-м… следственный эксперимент! Пусть проверят меня на детекторе лжи! Я готов на любую проверку своей невиновности!

Гуров молча измерил взглядом переминающегося с ноги на ногу следака, на лице которого отразилась мученическая гримаса.

– А почему задержанный не проинформирован о предъявленном ему обвинении, на что он имеет полное право? – Слова Гурова тяжелыми, грозовыми тучами повисли во внезапно сгустившейся атмосфере изолятора. – К нему адвокат был допущен?

– Понимаете… Э-э-э… – Теперь следак говорил, спотыкаясь и заикаясь. – Он просьб таких не высказывал. Тем более, он сейчас в больнице… Вот… И-и-и…

– Друшмалло, что за ахинею ты несешь?! Ты что заканчивал? Юридический вуз или кулинарный техникум? – резко оборвал его Лев и спросил, обернувшись к Борису: – Гражданин Вологодцев, вы настаивали на том, чтобы вам был предоставлен адвокат?

– В общем-то, да… – закивал тот, тяжело при этом закашлявшись. – Все произошло так быстро, что я вначале вообще ничего не понял. Это было как какой-то кошмарный сон. Средь бела дня к нам на работу пришли трое мили… то есть полицейских, которые прилюдно защелкнули на мне наручники, объявив при коллективе, что я обвиняюсь в изнасиловании своей падчерицы. Я пытался пояснить, что это – дикое недоразумение, какой-то нелепый бред… Но меня никто не стал слушать. Меня вытолкали на улицу и привезли в следственный изолятор.

– Когда это произошло? – быстро спросил Гуров.

– Четвертого августа, четыре дня назад. Первые минуты я вообще ничего не понимал. Я стучал в дверь камеры и требовал, чтобы мне объяснили, на основании чего меня заперли в СИЗО. В камеру зашел охранник и сказал, что, если я не прекращу буянить, меня поместят в карцер. Я потребовал адвоката. Он лишь рассмеялся мне в лицо. Потом меня вызвали вот к этому господину, и он сказал, что я должен написать чистосердечное признание. А в чем мне признаваться? Часа два без передышки следователь угрожал мне тюрьмой и всевозможными ужасами тюремного быта…

– Физические меры воздействия им не предпринимались? Ну, в смысле, он вас не бил? – Лев хмуро взглянул на Друшмалло.

Тот, всплеснув руками, издал возмущенно-обиженное «х-ха!..».

– Нет, не бил… – отрицательно качнул головой Вологодцев. – Но прессовал, что называется, от души. Да и здесь от него никакого покоя. Раза по два на дню прибегает, выжимает чистосердечное. Честно говоря, я уже начал подумывать: не уйти ли из этой поганой жизни самому?

– Вас здесь лечат? Какие-то назначения делают? – последовал очередной вопрос Гурова.

– Да как сказать? Ну, что-то там колют… Иногда… – На лице Бориса промелькнула горькая усмешка. – От господина следователя тут уже все знают, что я – серийный педофил. Соответственно, такое ко мне и отношение…