Последний Катон - Матильда Асенси Страница 6

Все три испытывали глубокое уважение к моей работе в Ватикане, хотя на самом деле они не очень хорошо знали, чем я занимаюсь; знали только, что не должны об этом расспрашивать (полагаю, их предупредили, и наши старшие сестры особенно настояли на этом моменте), так как в моем контракте на работу в Ватикане была очень четкая статья о том, что под угрозой отлучения от церкви мне запрещалось говорить о моей работе с не имеющими к ней отношения людьми. Однако, зная, что им это нравится, иногда я рассказывала им что-нибудь о последних открытиях, связанных с жизнью первых христианских общин или с началом существования церкви. Естественно, я говорила им только о хорошем, о том, в чем можно было признаться, не подрывая официальной историографии или основ веры. Зачем, к примеру, объяснять им, что в письме Иренея, одного из отцов церкви, 183 года ревниво сберегаемом архивом, в качестве первого Папы упоминается Лин, а не Петр, о котором даже речи не идет? Или что официальный перечень первых Пап, содержащийся в «Каталоге Папы Либерия» 354 года, совершенно не соответствует действительности, и упомянутые в нем мнимые Папы (Анаклет, Климент I, Эварист, Александр…) вообще никогда не существовали? Для чего все это им рассказывать?.. Зачем говорить им, к примеру, что все четыре Евангелия были написаны после Посланий святого Павла, истинного основателя нашей церкви, на основе его доктрины и учений, а не наоборот, как думают все? Мои сомнения и страхи, которые, проявляя большую интуицию, ощущали Ферма, Маргерита и Валерия, моя внутренняя борьба и мои великие страдания были тайной, в которую я могла посвятить только своего исповедника, который утешал всех работавших в третьем и четвертом подземных этажах тайного архива, отца-францисканца Эджильберто Пинтонелло.

Поставив ужин в духовку и накрыв на стол, мы с сестрами вошли в домашнюю часовню и уселись на разложенных на полу подушках вокруг дарохранительницы, перед которой всегда горела крохотная свеча. Мы вместе перебрали в молитве скорбные тайны розария, а затем замолкли, погрузившись каждая в свою молитву. Шел Великий Пост, и в эти дни, по рекомендации отца Пинтонелло, я размышляла об отрывке Евангелия о тех сорока днях, которые Иисус постился в пустыне, и об искушениях дьявола. Не то чтобы эта пища была мне особенно по душе, но я всегда была ужасно дисциплинированной, и мне и в голову бы не пришло ослушаться указаний моего исповедника.

Пока я молилась, дневная беседа с прелатами снова и снова приходила мне на ум, мешая сосредоточиться. Я думала, смогу ли успешно выполнить работу, информацию о которой от меня скрывали, и все, что с этим связано, носит странный оттенок. «Изображенный на фотографиях мужчина, — сказал монсеньор Турнье, — замешан в тяжком преступлении против католической церкви и других христианских церквей. К сожалению, мы не можем предоставить вам более подробную информацию».

В эту ночь мне снились страшные сны, в которых изуродованный мужчина без головы, воплощавший дьявола, являлся мне на каждом углу длинной улицы, по которой я шла, спотыкаясь, словно пьяная, искушая меня властью и славой всех царств мира.

Ровно в восемь утра настойчиво задребезжал звонок входной двери с улицы. Ответившая на него Маргерита скоро вернулась в кухню с постной миной.

— Оттавия, тебя ждет внизу некий Каспар Глаузер.

Я окаменела.

— Капитан Глаузер-Рёйст? — пробормотала я с набитым бисквитом ртом.

— Если он капитан, то не сказал об этом, — заметила Маргерита, — но имя совпадает.

Я, не жуя, проглотила бисквит и одним глотком выпила кофе с молоком.

— Работа… — извинилась я, поспешно покидая кухню под удивленными взглядами моих сестер.

Квартирка на площади Васкетте была столь мала, что доли секунды мне хватило на то, чтобы привести в порядок мою комнату и заглянуть в часовню, чтобы попрощаться со Святейшим. Я на лету схватила с вешалки возле входа пальто и сумку и в полной растерянности выбежала, закрыв за собой дверь. Чего ради капитан Глаузер-Рёйст ждет меня внизу? Что-то случилось?

Спрятавшись за непроницаемыми черными очками, коренастый игрушечный солдатик безучастно опирался на дверцу роскошного «альфа-ромео» темно-синего цвета. В Риме парковать машину прямо перед дверью — традиция, вне зависимости от того, мешаешь ты движению или нет. Любой уважающий себя римлянин основательно объяснит вам, что так теряешь меньше времени. Несмотря на свое швейцарское гражданство, являющееся обязательным для всех членов маленькой ватиканской армии, капитан Глаузер-Рёйст, судя по всему, уже много лет жил в городе, потому что с абсолютной невозмутимостью перенял его худшие обычаи. Капитан был чужд нетерпению, вызываемому им у жителей квартала Борго, и ни один мускул его лица не дрогнул, когда наконец я открыла дверь подъезда и вышла на улицу. Я с радостью отметила, что в потоке солнечных лучей цветущий вид огромного швейцарского воина несколько проигрывал, и на его обманчиво моложавом лице различались отметины времени и небольшие морщины у глаз.

— Доброе утро, — сказала я, застегивая пальто. — Что-то случилось, капитан?

— Доброе утро, доктор, — произнес он на совершенно правильном итальянском, в котором все-таки слышался какой-то германский оттенок в произношении «эр». — Я ждал вас у входа в архив с шести часов утра.

— Почему так рано, капитан?

— Я думал, вы начинаете работать в это время.

— Я начинаю работать в восемь, — процедила я.

Капитан равнодушно взглянул на наручные часы.

— Уже десять минут девятого, — заявил он, холодный, как камень, и столь же любезный.

— Да ну?.. Что ж, поехали.

Какой отвратительный человек! Разве он не знал, что начальники всегда опаздывают? Это часть привилегий, связанных с должностью.

«Альфа-ромео» на всей скорости пересек улочки Борго, потому что капитан перенял и самоубийственный стиль римского вождения, и, не успев сказать «аминь», мы уже ехали по площади Святой Анны, оставляя за собой казармы швейцарской гвардии. Если по дороге я не закричала, не захотела открыть дверцу и выпрыгнуть из машины, то это благодаря моему сицилийскому происхождению и тому, что в молодости я получила водительские права в Палермо, где дорожные знаки стоят для украшения и все основано на соотношении сил, использовании клаксона и элементарном здравом смысле. Капитан резко остановил машину на стоянке, где красовалась табличка с его именем, и с явным удовлетворением выключил мотор. Это была первая человеческая черта, которую я у него заметила, и она очень бросилась в глаза: вне всяких сомнений, он обожал водить машину. Пока мы шли к архиву дотоле неизвестными мне ватиканскими закоулками (мы прошли через наполненный снарядами современный спортзал и через стрельбище, о существовании которого я даже не подозревала), все попадавшиеся нам по пути гвардейцы вытягивались перед нами во фрунт и отдавали Глаузер-Рёйсту честь.

Одним из наиболее волновавших мое любопытство на протяжении многих лет вопросов было происхождение броской разноцветной формы швейцарской гвардии. К сожалению, в каталогизированных в тайном архиве документах не было никаких данных, доказывающих или опровергающих утверждение о том, что она была создана Микеланджело, как ходили слухи, но я была уверена, что эти данные всплывут в самый неожиданный момент среди того громадного количества документов, которые еще не были изучены. Как бы там ни было, в отличие от своих сослуживцев Глаузер-Рёйст, похоже, никогда не пользовался формой, поскольку в обоих случаях, когда я его видела, он был одет в штатскую одежду, кстати, несомненно, очень дорогую, слишком дорогую для скудной зарплаты бедного швейцарского гвардейца.