Вкус пепла - Станислав Рем Страница 6

– Могли соврать, – вставил аргумент Доронин.

– Могли, – согласился Аристарх Викентьевич, – только, думаю, вряд ли. Если Канегиссер заранее рассчитывал скрыться именно в этом доме, и если он с кем-то находился в сговоре, те должны были ему помочь, приготовить пути к отступлению. Потому как не в интересах сообщников арест убийцы. Проще либо впустить преступника, закрыв за ним дверь, а потом вывести из квартиры через черный ход или чердак. На крайний случай окно, а там по крышам в соседние дворы, а то и на соседний квартал. Либо убить на месте. В виде самообороны. И этим обрезать все следы. В нашем же случае мы не наблюдаем ни первого, ни второго.

– Думаете, убийца вбежал в дом случайно?

Следователь задумчиво покачал седой головой.

– Вот этого-то я и не думаю. На данной версии настаивает сам преступник. Что крайне подозрительно. Имеется один момент, на который я бы хотел обратить ваше внимание. – Озеровский перелистал лежащие на столе и уже изученные им ранее бумаги, извлек один из исписанных листов, поднес к глазам. – Вот, послушайте, что говорит Канегиссер во время допроса, который вел комендант Шатов. «Я, бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, студент Политехнического института, 4-го курса, принимал участие в революционном движении с 1915 г., примыкая к народным социалистическим группам. Февральская революция застигла меня …» Это пропустим. Дальше. «Утром 30 августа, в 10 часов, я отправился на Марсово поле, где взял напрокат велосипед и направился на нем на Дворцовую площадь, к помещению Комиссариата внутренних дел. В залог за велосипед я оставил 500 руб.». – Озеровский оторвал взгляд от документа. – Здесь мы имеем подтверждение. Далее: «Деньги эти я достал, продав кое-какие вещи. К Комиссариату внутренних дел я подъехал в 10.30 утра. Оставив велосипед снаружи, я вошел в подъезд и, присев на стул, стал дожидаться приезда Урицкого. Около 11 часов утра он подъехал на автомобиле. Пропустив его мимо себя, я поднялся со стула и произвел в него один выстрел, целясь в голову, из револьвера системы «Кольт» (револьвер этот находился у меня уже около 3 месяцев). Урицкий упал, а я выскочил на улицу, сел на велосипед и бросился через площадь на набережную Невы до Мошкова переулка и через переулок на Миллионную улицу, где вбежал во двор дома № 17 и, вбежав в подъезд, бросился в первую попавшуюся дверь. Ворвавшись в комнату, я схватил с вешалки пальто и, переодевшись в него, выбежал на парадную лестницу, где и был схвачен. Протокол был мне прочитан. Запись признаю правильной». – Озеровский аккуратно положил протокол на стол. – А теперь о том самом моменте, который мне не по душе. По какой причине убийца решил покинуть дом по парадной лестнице? Он что, не понимал, что его обязательно будут ждать и с черного, и с парадного хода? Повторюсь: намного проще и понятнее сделать попытку уйти по крышам, через окно. – Озеровский глянул на матроса сонными, уставшими глазами. – К тому же, обратите внимание, во время первого допроса Канегиссер ни словом не упоминает о шинели Сингайло. Почему? Запамятовал? Растерялся? Или злую шутку сыграла паника?

– Паника?

Доронин хмыкнул, протянул руку, поднял со стола только что зачитанный протокол допроса, медленно, по слогам, прочитал еще один фрагмент:

– «Мысль об убийстве Урицкого возникла у меня только тогда, когда в печати появились сведения о массовых расстрелах, под которыми имелись подписи Урицкого и Иосилевича. Урицкого я знал в лицо. Узнав из газеты о часах приема Урицкого, я решил убить его и выбрал для этого день его приема в Комиссариате внутренних дел – пятницу, 30 августа». – Демьян Федорович провел рукой по небритой щеке. – Как вам это? Тут никакой паникой не должно пахнуть. Десять дней ждал, мститель хренов. Контра недобитая…

– Какие десять дней? – не понял Аристарх Викентьевич.

– Так вот же, написано. – Доронин тряхнул листком. – Возникла мысль, когда прочитал газеты о массовых расстрелах за подписью Урицкого. А такой указ был один, десять дней тому назад.

Озеровский нахмурился: вот это да! А ведь точно, последний расстрельный приказ был опубликован 22 августа. А он сей факт во внимание не принял. Вот тебе и матрос…

Демьян Федорович кинул лист на стол, криво ухмыльнулся:

– Массовые расстрелы. Двадцать человек. Тьфу, ерунда. Знал бы сопляк, что такое массовые расстрелы? Или вы тоже считаете, будто двадцать контриков – это масса? Молчите? Значит, поддерживаете.

– Молчание не всегда есть подтверждение какого-либо факта.

– Красиво сказали, – матрос хлопнул себя по коленям, обтянутым армейскими галифе, – хоть и непонятно. Ну да бог с ним, с вашим фактом. А что вам еще показалось странным? Ведь показалось, вижу.

В чем-чем, а в наблюдательности матросу отказать было нельзя. Все увидел, шельма, будто сквозь увеличительное стекло.

Аристарх Викентьевич набрал в легкие кислороду и, будто ринувшись с головой в ледяную воду, произнес:

– Практически все.

– А точнее? – тяжело выдохнул Доронин. Нет, определенно, сегодня неудачный день. То Яковлева душу мотала, теперь старик свалился на голову со своей туманностью.

– Ну, хотя бы взять тот факт, как студент готовился к убийству.

– И как? – Демьян Федорович скептически посмотрел на старика. Любопытно, что божий одуванчик может знать о том, как готовятся покушения? – Взял револьвер, убил. Все!

– Да нет, Демьян Федорович, в том-то и дело, что не все так просто. – Озеровский, видя, что его пусть несерьезно, но все-таки внимательно слушают, принялся подыскивать убедительные аргументы. – Конечно, идеальный вариант нам самим допросить Канегиссера, его родных. Чтобы получилась полная картина.

– Варька запретила трогать пацана до приезда Феликса Эдмундовича.

– Что ж, как говорится: хозяин – барин, – Аристарх Викентьевич аккуратно огладил полы сюртука. Ох, как не нравилось ему то, что в данную минуту творилось вокруг, – только странно это. Следователь не может допросить подозреваемого? Не находите?

– Нет, не нахожу, – отрезал чекист. – Какой же этот сопляк подозреваемый? В убийстве признался? Признался. Вину взял на себя? Взял. Все, амба! Или думаете, он вам что-то иное запоет?

– Сомнительно, – стушевался старик.

– Вот видите. Задача у нас одна: выяснить, были сообщники или нет? А в данном деле Канегиссер нам не помощник. Даже, наоборот, обуза. Начнет врать, вилять. Уводить, так сказать, с пути истинного. Только время потеряем. Так что у вас за соображения, Аристарх Викентьевич?

Озеровский бросил быстрый взгляд на коллегу: никак не мог привыкнуть к резкости интонаций в речи отставного матроса и к тому, как тот стремительно меняет направление разговора.

– На данный момент мы имеем достаточно материала для раздумий. И для некоторых выводов. Взять, к примеру, такой факт. Нормальный преступник, я акцентирую ваше внимание, Демьян Федорович, на слове «нормальный». Так вот, нормальный преступник по своей сути есть аналитик. Иначе ему никак нельзя, потому как на кону стоят жизнь и свобода. Он обязательно тщательно продумывает пути ухода с места преступления. Все варианты! Даже дилетант. Желание сохранить жизнь и свободу после совершенного преступления – нормально для преступника. А посему Канегиссер, как человек далеко не глупый, перед тем как прийти в комиссариат, должен был как минимум продумать пути отступления. Вы сами только что сказали, у него имелось десять дней для этого. Целых десять дней! Изучить местность. Проверить проходные дворы, наличие замков на воротах. И так далее. Причем Канегиссер должен был осознавать, что времени у него будет мало. Практически в обрез. По причине преследования. При этом, заметьте, в данной ситуации самым идеальным вариантом скрыться от погони был следующий: не стремиться изо всех сил на Миллионную, как поступил убийца, а, покинув здание комиссариата, спокойно свернуть под арку, на Морскую, всего сто шагов, а оттуда на Невский и смешаться с толпой. Там бы его сам черт не нашел! Однако преступник упорно стремится именно на Миллионную, пересекая всю пустую, открытую Дворцовую площадь. Растерялся, потому и выбрал самый неудобный путь для бегства? Нет. – Озеровский уверенно тряхнул головой. Теперь его голос звучал крепко, на удивление Доронину. – Почему нет? Да потому, что студент заранее избрал именно данный путь отхода, потому-то и взял напрокат велосипед. На Невском, и с велосипедом? Крайне приметно. Ладно, допустим, Канегиссер дилетант и действительно плохо спланировал уход. Решил, что уйти по Миллионной, на велосипеде, проще. Но он и далее поступает нелогично. Вместо того чтобы, свернув на Миллионную, тут же спрятаться в ближайшем подъезде или подворотне, а оттуда, воспользовавшись вторым выходом, проскочить через проходные дворы на соседнюю улицу, убийца сломя голову несется на своем велосипеде по практически пустой Миллионной, словно иных вариантов у него нет. В результате Канегиссер становится идеальной мишенью для преследователей. Опять случайность? Далее: так и не воспользовавшись проходными дворами, потеряв драгоценное время, преступник, теперь наконец понимая, что его догоняют, бросает велосипед и, по совершенно дикой случайности, вбегает именно в тот дом, в тот единственный дом на Миллионной, в котором черный выход заколочен еще со времен господина Керенского. Я проверил. Все дома, что стоят рядом с данным строением, имеют открытый второй выход. Все! Кроме интересующего нас дома! – Озеровский развел руками. – У господина Канегиссера сегодня был на удивление невезучий день! Если не считать того, что он все-таки выполнил намеченное. А в остальном… Невольно напрашивается вопрос: что это? Критинизм? Или нечто иное?