Драма в кукольном доме - Валерия Вербинина Страница 6

– Представляешь, Жорж, госпожа баронесса уверяет, что видела сегодня черного кота, – сказала Наталья Дмитриевна с деланым смешком.

– Это невозможно, – проговорил Георгий Алексеевич после недолгого молчания. – Где вы его видели?

– В гостиной, – ответила Амалия, – незадолго до обеда.

– Нет, не может быть, – покачал головой хозяин дома. – У нас нет черного кота.

– Может быть, соседский? – предположил учитель, с любопытством поглядывая на Амалию.

– Если бы у них был черный кот, я бы знал. – Георгий Алексеевич вздохнул и почесал висок. – Забытый кот какого-нибудь дачника? Вы меня прямо заинтриговали, сударыня. А вы уверены, что это был именно черный кот?

Амалия ограничилась тем, что улыбнулась и пожала плечами. По правде говоря, она уже начала жалеть, что разговор вообще зашел о коте. Животное, которое попалось ей на глаза, несомненно, имело материальную природу; но она была не прочь вообразить, что кот явился из прошлого, вышел из фотографии, где его держала на руках умирающая молодая женщина.

– Жаль, что с нами сейчас нет моего дяди, он бы сказал по-французски что-нибудь вроде того, что даже необъяснимое должно иметь свое объяснение, – заключил Георгий Алексеевич. – Ужасно жаль, Иван Николаевич, что дядя все откладывает свой приезд и ставит вас в неловкое положение. С другой стороны, мы зато имели возможность оценить ваше общество…

Из последующего обмена репликами Амалия узнала, что Иван Николаевич надеется написать статью по материалам пушкинских писем, которые хранятся у князя, и что учитель также рассчитывает добиться публикации самих писем, которые могут обогатить биографию великого поэта рядом новых сведений.

– Дядя однажды показывал мне пачку писем, все в сохранившихся конвертах, – сказал Георгий Алексеевич, – но я был тогда молод и – что греха таить – глуп. Я даже не спросил у него, о чем он переписывался с Александром Сергеевичем. Потом, после всех своих несчастий, дядя замкнулся в себе и уже никого не подпускал к своим бумагам. Вы ему писали, и вам он тоже, судя по его ответам, ничего определенного не обещал, но вы надеетесь его уговорить. Я с самого начала предупреждал вас, что это дело нелегкое, но мне хочется, чтобы у вас все получилось. Пока дядя оттягивает свое возвращение в Россию, но как только он приедет, я дам вам знать, чтобы вы не ездили зря на Сиверскую.

Иван Николаевич покраснел и возразил, что ему вовсе не трудно навещать Киреевых, тем более что в редакции его снабдили бумагой на бесплатный проезд по железной дороге, и вообще он питает к Георгию Алексеевичу и Наталье Дмитриевне глубочайшее уважение.

– Даже если князь не снизойдет к моей просьбе, я рад уже тому, что познакомился с вами, – добавил Митрохин. – Если я могу что-то сделать для вас, располагайте мной как сочтете нужным.

Наталья Дмитриевна улыбнулась, Георгий Алексеевич казался польщенным, и только у Амалии слова учителя оставили осадок, причину которого она не стала от себя скрывать. Она не любила, когда люди унижались, а с ее точки зрения, Иван Николаевич именно унижался, и это было тем заметнее, что он не производил впечатления человека, который привык заискивать или угождать. Когда через несколько минут Митрохин спохватился, что ему пора на вокзал, потому что следующий поезд прибудет в Петербург поздно и неудобно для него, никто из хозяев не предложил уже знакомый Амалии экипаж, чтобы подвезти учителя. И хотя Наталья Дмитриевна совсем недавно уверяла, что рубль, занятый пасынком, они непременно вернут Ивану Николаевичу, о рубле больше никто не упоминал. Разумеется, все это были мелочи, и иной человек назвал бы их незначительными, но Амалия предпочла бы, чтобы рубль отдали и до станции (которая располагалась в нескольких верстах) учителя подвезли. По отношению к ней самой Киреевы были более чем предупредительны, и про себя гостья решила, что они относятся к ней лучше, чем к Митрохину, потому что рассчитывают при ее посредстве получить приглашение на коронацию, о которой недавно шла речь. Впрочем, после ухода Ивана Николаевича никто больше не упоминал о коронации, и разговор вращался вокруг самых общих тем. Обсуждали знакомых, Георгий Алексеевич рассказал несколько любопытных случаев, связанных с историей дома, Наталья Дмитриевна пожаловалась на то, что нынешняя мода вынуждает женщин быть расточительными, и как-то незаметно подошло время ужина, а после него хозяйка вместе с Амалией отправилась в отведенный для гостьи флигель.

– А вот и ваша спальня, госпожа баронесса, – сказала Наталья Дмитриевна, распахивая перед Амалией дверь в небольшую, но уютную комнату.

Осмотревшись, гостья первым делом отметила не широкую кровать и не старинные расписные ширмы в человеческий рост, а висевшую на стене картину. Она изображала ночное море, волнующееся после бури, одинокий маяк, источавший желтоватый свет, а на переднем плане – скалистый берег. Приблизившись, Амалия разглядела на берегу фигуру утопленницы, которая все еще прижимала к себе ребенка, очевидно мертвого. Сюжет поражал своей мрачностью, и баронесса Корф подумала, что вряд ли захотела бы иметь перед глазами такую картину, да еще видеть ее каждый вечер перед отходом ко сну. С ширмами, по крайней мере, дело обстояло проще: на них были нарисованы потемневшие от времени павлины, горделиво распустившие свои хвосты.

– Это спальня покойной княгини, супруги Петра Александровича, – поторопилась объяснить Наталья Дмитриевна. – Он настоял на том, чтобы ничего здесь не трогать, но если вам не нравится картина…

– Хороший художник, – буркнула Амалия, отворачиваясь от искусно написанного маяка и скрюченной женской фигурки на берегу. – А что в других комнатах?

– Спальня князя и его библиотека, вернее, та его часть, которую он держит здесь. Ничего интересного в ней нет.

«По крайней мере, здесь действительно топили на совесть», – подумала Амалия. В спальне было жарко и даже, пожалуй, жарче, чем предпочла бы гостья. Наталья Дмитриевна спросила, довольна ли госпожа баронесса, и получила утвердительный ответ.

– Так как вы прибыли без багажа, – добавила хозяйка, конфузливо улыбаясь, – я взяла на себя смелость выбрать для вас… – Она не закончила фразу и махнула рукой в сторону ширм, но Амалия уже поняла, что ей приготовили ночную рубашку.

Из вежливости молодая женщина рассыпалась в благодарностях, хоть и была заранее уверена, что рубашка, взятая из запасов хозяйки, ей никак не подойдет.

– Брат Никита привез мне как-то подарок из Парижа, – сообщила Наталья Дмитриевна, улыбаясь, – хотел сделать сюрприз, но не угадал с размером. Вот и лежал его дар у меня в комоде, а теперь как раз на вас и пойдет. Видите, как удачно все получилось! Горничную мы по-старинному вызываем колокольчиком; если хотите, я сразу же пришлю ее к вам.

Амалия сказала, что горничная ей пока не нужна, и Наталья Дмитриевна, еще раз справившись, довольна ли всем гостья, удалилась. Оставшись одна, баронесса Корф отправилась ревизовать предназначенную для нее ночную рубашку. То ли брат Натальи Дмитриевны отличался особо изощренным чувством юмора, то ли продавец сознательно ввел его в заблуждение, но у Амалии сложилось впечатление, что одежда, которую она видела, была предназначена для дамы совершенно иного типа, чем домовитая и заурядная госпожа Киреева. В рубашке с такими соблазнительными рюшами, кружавчиками и разрезами если и спят, то уж точно не в одиночестве. Будь Амалия ханжой, она бы не преминула обидеться; но она только развеселилась.