Виза на смерть - Мария Шкатулова Страница 6

Прошло несколько лет. В 1996-м сменился очередной министр, и Валентине Георгиевне стало казаться, что муж начинает более или менее свыкаться со своим положением. Он стал лучше выглядеть, лучше есть и хорошо спать, по-прежнему много занимался с внуком, и один раз за семейным обедом она с удовольствием услышала, как он одобрительно высказался в адрес нового руководства. Тогда же, после долгого перерыва Василий Демьянович начал встречаться с бывшими коллегами по министерству, вышедшими или, точнее, уволенными на пенсию одновременно с ним.

К тому, что сын рано или поздно отправится в командировку, старики были готовы, но когда Виктор объявил, что через месяц уезжает, оба расстроились. Василий Демьянович лишался общества внука и возможности по воскресным дням поболтать с сыном о политике и новостях министерской жизни, а Валентина Георгиевна со страхом думала о муже, опасаясь возвращения его прежнего мрачного настроения. «Поговорил бы ты с Женей, — просила она сына, — вы уедете — что будет с отцом? Уговори ее вернуться». Но Виктор только раздражался: «Если вы не смогли призвать ее к порядку, когда это было еще возможно, что ты сейчас-то от меня хочешь? Она меня ни в грош не ставит».

Это было правдой. Валентина Георгиевна вспомнила, как однажды, во время какого-то спора, который вышел между ним и пятнадцатилетней Женей, Виктор заявил: «Таких, как ты, надо сажать, потому что вы — враги системы». — «Чего же ты ждешь? — усмехнулась Женя. — Донеси на меня». — «Надо будет, и донесу», — бросил в ответ Виктор, и Валентина Георгиевна никогда не могла забыть презрительный взгляд, который Женя бросила на брата. «Никогда, никогда они не помирятся, — думала она ночами, лежа без сна в своей постели, — что-то мы упустили, что-то сделали не так…»

В феврале старики проводили сына с невесткой и семилетним внуком в Нью-Йорк и остались одни. «Ничего, — говорила Валентина Георгиевна, робко заглядывая мужу в глаза, — время идет быстро, а Сашенька пока выучит английский язык… Да и для Вити хорошо переменить обстановку, а то он последнее время что-то совсем закис». Василий Демьянович молчал — он-то хорошо знал, почему не клеится карьера у его сына. «Ему бы Женькину голову», — думал Василий Демьянович и хмурился, как бывало всегда, когда он вспоминал о дочери.

Через два года Виктор Васильевич приехал на несколько дней в Москву. Привез подарки и два альбома с фотографиями, чтобы старики могли полюбоваться нью-йоркской квартирой, черным «бьюиком» и повзрослевшим внуком. «Мультфильмы смотрит по-английски и все понимает», — удовлетворенно хмыкнув, сказал Виктор Васильевич. «Сам-то ты как? — спросила мать, тревожно оглядывая сына, — что-то ты похудел… и вид у тебя какой-то… нервозный». — «Со мной все в порядке, мама», — отозвался Виктор Васильевич, и она почувствовала в его голосе легкое раздражение.

А еще через четыре дня тело Шрамкова-младшего с пулей в голове и ожогом от соляной кислоты на лице было обнаружено в сорока километрах от Москвы на обочине проселочной дороги в глубоком снегу. Ни родители, ни коллеги убитого не смогли ответить на вопрос, куда он отправился, уехав утром из дома, и тем более как очутился на Савеловском направлении, и следствие вскоре зашло в тупик.

Смерть Виктора, увы, не стала последней в череде бед, обрушившихся на стариков. Через три дня после похорон невестка Ольга заявила, что возвращается с Сашенькой в Америку и просит впредь не беспокоить ни ее, ни ее сына, а в качестве компенсации оставляет им свою трехкомнатную квартиру в полную собственность. И уехала на следующий день, даже не простившись.

И наконец, Женя, к которой вскоре после похорон Валентина Георгиевна отправилась выплакаться, а заодно уговорить вернуться домой, преподнесла очередной «сюрприз» — собралась родить ребенка без мужа. «Женя, Женечка, как же это ты?» — плача, повторяла Валентина Георгиевна, с ужасом глядя на выступающий дочерин живот, будто это был не живот беременной женщины, а воровское клеймо.

И только через год, когда Маше было уже девять месяцев и старики приехали и упросили Женю перебраться к ним, в квартиру на Брянской начала постепенно возвращаться жизнь.

На десятичасовое совещание у полковника Богданова Сурин опоздал.

— Та-ак… вот и пропавшая грамота явилась, — проворчал полковник, вперив в Сурина проницательный взгляд. — Я уж вижу… Нет-нет, ты садись, потом выскажешься. — И повернулся к Лобову: — Давай, Юра, продолжай.

Лобов откашлялся.

— Так, значит, на фотографиях с порнухой сапрыкинских пальцев нет. Черного фломастера, которым обведены телефоны, ни в его квартире, ни в кабинете, ни в машине обнаружить не удалось. Его ближайшие сотрудники в один голос утверждают, что фломастеры он терпеть не мог и пользовался только своим «паркером» с золотым пером, который мы и нашли во внутреннем кармане пиджака. Вообще, в МИДе о нем отзываются как об исключительно порядочном человеке. Досуг всегда проводил у всех на виду, на даче — мангал, теннис, костерок и прочее. И между прочим, Гришаков, к которому Сапрыкины собирались в гости по поводу пятидесятипятилетия последнего, чуть меня не прибил, когда я намекнул на возможные гомосексуальные наклонности его друга…

— А этот Гришаков, между прочим, сам-то где был во время убийства?

— У Гришакова, Олег Иванович, алиби, подкрепленное показаниями практически нескольких десятков человек.

— Ладно, давай дальше.

— Так вот… о связях. Тот же Гришаков утверждает, что Сапрыкин имел любовницу, молодую женщину, сотрудницу министерства, э-э… — Лобов перевернул страницу блокнота, — фамилия ее — Зайцева Лидия Михайловна… и что у них ребенок, шестилетний мальчик.

— Так-так… — отозвался полковник.

— Тут нам, Олег Иванович, похоже, ничего не светит. Эта Зайцева второй месяц находится в командировке за границей, а именно в Бельгии. По словам Гришакова, она уехала вскоре после некоторого конфликта с Сапрыкиным, который никак не мог решиться бросить свою жену… — Лобов кашлянул. — В отличие, кстати, от самого Гришакова, у которого жена… гм… кх-кх… так сказать, совершенно новенькая, — Лобов улыбнулся, — и, прямо скажем…

— Про баб захотелось поболтать? — поднял глаза полковник. — Ну что ж, давай.

— Да ладно, это я так. Уж больно красивая — ноги от ушей растут.

— Представляю, — буркнул Богданов. — Ладно, ловелас, давай дальше.

Лобов слегка пожал плечами.

— Да, собственно, это все.

— Нет, не все. Этой Зайцевой надо заняться. Может, у нее был ревнивый любовник, который мстит Сапрыкину? И потом, я же просил собрать всю возможную информацию о его служебной деятельности, и в частности, принимал ли он какие-то кадровые решения, которые могли кого-нибудь сильно не устроить? И не перешел ли он кому-то дорогу — я имею в виду его назначение.

— Олег Иванович, мы уже начали все это проверять…

— Вот и проверяйте. И как можно скорей. А свидетельские показания? В доме Сапрыкина что-нибудь нарыли?