Клинический случай - Карл Хайасен Страница 60

Статья за подписью Гриффина с помпой была помещена на первую полосу. А мне осталось только сочинить некролог для публикации в следующем номере: он должен был быть немногословным – его все равно собирались поместить где-то в недрах газеты. Единственной «новостью» оставалась причина смерти Билли Хьюберта – вскрытие показало, что у него была аневризма аорты. Этот факт мне и сообщила красавица Карен, которая также любезно добавила, что на правой руке Билли была четко видна татуировка – рогатая прелестница, оседлавшая вилы, – такую красоту я просто обязан был воткнуть в некролог. Это плюс пикантное положение, в котором встретил свою смерть сенатор, затмили его заслуги перед Христианской коалицией, члены которой выразили свое разочарование в нем (и в «Юнион-Реджистер») посредством многочисленных электронных посланий.

Через два дня после публикации некролога мы с Карен встретились, чтобы пропустить по стаканчику. Она быстро врубилась в мою проблему и предложила сводить меня в морг с терапевтическими целями, но я сразу отверг это предложение. Она сказала, что если я побуду среди трупов, то смогу перестать «мистифицировать» феномен смерти. А я объяснил ей, что меня беспокоит не столько мистицизм смерти, сколько ее конечность. Ничто в покойницкой, за исключением разве что незапланированного воскрешения, не сможет излечить меня от беспокойства по этому поводу.

Я убедил себя, что меня влечет к Карен, потому что у нее ладная спортивная фигура и хорошее чувство юмора, но на самом деле меня заинтриговал мрачный ореол ее работы – она должна была записывать устные комментарии Пита и его коллег, производящих вскрытие. Я не представлял, как она спит по ночам с тучей кровавых подробностей в голове. Она же уверяла, что с работой в морге ей необычайно повезло – здесь хотя бы клиенты не могут пожаловаться. И должен сказать, если она и не была сама беззаботность, жизнерадостности и стойкости ей не занимать. Бог свидетель, она откровенно любила секс, то есть хоть что-то общее у нас все же было.

Так вот, значит, та самая последняя пятница марта… Сперва мы поужинали в рыбном ресторане на заливе Юпитера. Я не помню ни слова из разговора за ужином, а значит, вечер удался. После этого мы направились по А1А ко мне. Приехали. Я включаю проигрыватель. Начинает играть «Изгой на Главной улице». Музыка вызвала у Карен шквал отрицательных эмоций, а она, представьте себе, уже успела раздеться до нижнего белья. Мы – очень вовремя – стали обсуждать наши музыкальные пристрастия, и в итоге я сдался. «Стоунз» заменила Натали Мерчант, [91]которая, несомненно, обворожительна, если только вам, как мне в тот момент, не приспичило послушать «Блюз вентилятора». [92]

Наверное, нет смысла говорить, что выдающегося секса у нас в тот раз не получилось. Я отлично помню, как Карен вяло ерзала на мне под какую-то любовную балладу, в то время как я, снизу, отчаянно тосковал по бэкбиту. Ее симуляция оргазма оказалась настолько неубедительной, что я принял хилое содрогание за запоздалую реакцию желудка на устрицы в кляре, которые были безбожно пересолены. Таков вышел удручающий финал наших отношений, и на некоторое время я задвинул похоть в дальний угол.

А теперь ко мне едет Эмма, и я в спешке просматриваю свои диски, чтобы найти запись, которая понравится нам обоим, – так, на всякий случай. Фотография Анны больше не висит на холодильнике – надо полагать, я сам ее оттуда снял, не желая, чтобы Эмма подумала, будто я страдаю от неразделенной любви.

Едва я успеваю открыть дверь, она спрашивает:

– Эван звонил?

– С ним все в порядке, Эмма. Он цел и невредим.

Она порывисто заключает меня в объятия. Можно подумать, Эвана обнаружили живым после сорока ночей в гималайских льдах. Я мог бы и приревновать, но прекрасно понимаю, отчего Эмме так сильно полегчало: для амбициозного редактора среднего звена хуже убитого на задании журналиста лишь убитый на задании стажер.

– Мне хочется это отпраздновать, – говорит Эмма. На ней светлый хлопковый сарафан и сандалии. Сегодня ногти на ее ногах канареечно-желтые – тут уж любой бы внимание обратил.

– Тебе нравится «Ю-Ту»? – Я держу в руке диск.

– Знаешь, что мне действительно хочется послушать? Твоего Джимми Стому, – отвечает она. – Я просто умираю от желания узнать, что он там творил перед смертью.

Я показываю ей диски от Умного Малого Домми:

– Здесь примерно часов на двадцать. Я только начал.

– Ничего, – говорит Эмма. – У нас вся ночь впереди. – Она игриво улыбается и что-то достает из сумочки. Мое старое иссушенное сердце наполняется надеждой.

У нее в руках зубная щетка.

Хочу сказать пару слов про первый раз.

Я никогда не мог понять, что означают произнесенные в такой момент слова и можно ли им верить. Эмма отказывается давать намеки. Сам я шепчу тревожные нежности, в том числе один раз ловлю себя на неожиданном упоминании любви (это когда я целовал ее сосок!). Я ненасытен и жалок – конченый человек!

Эмма же остается спокойной и рассудительной, как колибри. В душе я утыкаюсь носом в ее намыленную мочку и спрашиваю:

– А это отразится на моей ежегодной аттестации?

– Цыц! Дай-ка мне бальзам для волос.

Позже мы стаскиваем одеяла и подушки с кровати и уютно устраиваемся в гостиной под звуки музыкальных головоломок с неизданного альбома Джимми Стомы. Через десять минут Эмма засыпает, а я медленно погружаюсь в двухголосый бэк-вокал песни под названием «Сделка», где говорится то ли о супружеской измене, то ли об отказе от метадона – по припеву судить трудно.

Вскоре я проваливаюсь в знакомый сон с Дженет Траш в главной роли. Мы с ней в похоронном бюро, где кремировали тело ее брата, только на этот раз мы смотрим на пустой обитый бархатом гроб. Во сне я подтруниваю над Дженет из-за ее веры в реинкарнацию, а она говорит, что нет ничего дурного в том, чтобы придерживаться широких взглядов. У меня в руках сковородка с жареной курицей, и я говорю, что, если Дженет права, мы поедаем чьего-нибудь реинкарнивованного родственника, может, даже моего папашу. Сон заканчивается тем, что Дженет со всей дури хлопает крышкой гроба мне по пальцам.

– Джек! – Эмма трясет меня за плечо. – Кто-то ломится в квартиру.

Я вижу, как поворачивается дверная ручка, и рывком сажусь. С того самого дня, как здесь побывал злоумышленник, я сменил старый замок и врезал еще два, но сердце все равно колотится как бешеное. Я вскакиваю на ноги и кидаюсь подпирать дверь своим телом; сто семьдесят семь фунтов голого веса и решимости.

– Убирайтесь! – хрипло кричу я. – У меня дробовик.