Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! - Майкл Иннес Страница 60

– Не было никакого сговора, – произнес Эплби.

После Кёртиса – Барочо. И он многое подтвердил.

Да, он наконец вспомнил, где забыл свою мантию: он оставил ее у Поунолла… Да, его бестактные вопросы должны были задеть Титлоу. Было интересно посмотреть на реакцию остальных, в особенности Титлоу, в поведении которого проскальзывало нечто, так и подталкивавшее к некоему опыту.

– Однако вы слышали, что, по общему мнению, Титлоу просто физически не мог убить ректора?

– Нет. Подробности мне неизвестны. Но дело не в этом. Титлоу не смог бы спланировать убийство.

Затем Эплби задал главный вопрос:

– Эти Титлоу, они смогли бы сфальсифицировать текст?

Барочо задумался и все понял.

– Эти Титлоу, – наконец ответил он, указав рукой на весь ученый мир, который Эплби имел в виду, – не смогли бы подделать текст, поскольку текст относится к области чистого знания, которое они никогда не откроют. В этой сфере вопрос о целесообразности не ставится. Но в мире реальных дел знание не светит ярко. Оно зачастую скрыто иногда из-за злобы человеческой, иногда по недомыслию. В реальном мире для отстаивания истины может потребоваться оружие, и необходимость оправдает его применение. Эти Титлоу не считают мир (возможно, ваш мир, сеньор) восприимчивым к истине и жаждущим ее. Они живут далеко от мира, слишком далеко, по сегодняшним меркам. И когда мир бросает им вызов и навязывает свои решения, они реагируют неуверенно и нелогично, словно дети. Однако с точки зрения интеллекта и пытливости ума они относятся к реальному миру как к ребенку. Поэтому, хотя они и не станут фальсифицировать текст для передачи друг другу, они вполне могут, дабы направлять мир, выпустить упрощенное издание.

И вновь длинный стол красного дерева в тусклых отблесках свечей в серебряных канделябрах. И вновь пылающий камин, портреты давно ушедших ученых мужей, украшающие стены профессорской. И вновь багрянец и золото портвейна и хереса, сверкание хрусталя, фруктов чуть ли не всех цветов радуги в вазах, к ним никто не притронулся. За окнами, в двориках колледжа Святого Антония, царила тишина, однако с улицы и из соседних колледжей доносились беспорядочные хлопки петард и треск фейерверков: город праздновал Ночь Гая Фокса… И снова Эплби сидел во главе стола в окружении собравшихся профессоров. И вот инспектор заговорил:

– Уважаемый декан, уважаемые господа! Должен уведомить вас, что стали известны обстоятельства гибели вашего ректора. Доктор Амплби был убит одним из своих коллег.

Официальное заявление возымело эффект. Воцарилась мертвая тишина. Все застыли и обратились в слух, кроме Барочо, переводившего взгляд с одного лица на другое, и профессора Кёртиса, мрачно размышлявшего то ли над богемскими легендами, то ли над рукописями каролингов.

– Через некоторое время, – продолжал Эплби, – я попрошу сделать заявления, которые прояснят факты. Однако полагаю, что эти факты вызовут у вас гораздо меньшее беспокойство, если мне позволят высказать предварительные замечания.

Мы говорим об убийстве как о тягчайшем преступлении. Это так. По личному опыту мне известно, какое удивительное воздействие на поведение человека может оказать потрясение, вызванное убийством. Внезапно столкнувшись с фактом умышленного убийства, с необходимостью действия и принятия решений, человек способен сделать то, что никогда бы ему и в голову не пришло, если бы он представил себя в подобных обстоятельствах. Ибо убийство идет рука об руку со страхом, а когда мы подчинены страху, нами правят примитивные инстинкты. В подобных условиях наш разум может на некоторое время сделаться рабом страха, иногда лишь с целью приукрасить нечто безрассудное. И если убийство вдруг происходит в тихом и хорошо организованном сообществе наподобие вашего, потрясение может оказаться весьма сильным. Оно может подчинить себе чувствительную и темпераментную натуру не на несколько минут, а на несколько часов или даже дней. Это особенно верно в тех случаях, когда страх является обоснованным и реальным, порожденным опасностью, которую должен осознать трезвый ум. И во вторник вечером, как вы узнаете, это весьма причудливо проявилось в колледже Святого Антония… И хотя потрясение и опасность могут на некоторое время вывести нас из себя, рано или поздно возобладает здравый смысл. Мы поверяем свои действия мерками нормы и иногда обнаруживаем, что, возможно, нам приходится признаваться в недолгом помутнении рассудка. По этому предмету мне нечего добавить, и я попрошу изложить первое заявление. Мистер Титлоу.

– С самого начала я был убежден, – начал Титлоу, – что Амплби убил Поунолл. И очень скоро я пришел к выводу, что дабы избежать наказания, он попытался свалить вину на меня. Но если бы не охвативший меня ужас и, как верно заметил мистер Эплби, паника, вызванная вторым обстоятельством, я бы куда скорее убедился в истинности первого предположения. Дело в том, что я располагал почти убедительными доказательствами вины Поунолла, но лишь почти. Как только я в этом убедился (а это произошло во время разговора с мистером Эплби вчера рано утром), я понял, что должен рассказать о том, что я сделал. Когда я это изложил ему нынче днем, то начал, как он бы выразился, снова поверять свое поведение мерками нормы.

Вот моя история. Во вторник вечером я вернулся из профессорской около половины десятого и решил почитать, пока не настанет время моего обычного визита к ректору. Книга настолько захватила меня, что я забыл о двух вещах: камин почти погас и я потерял чувство времени. В результате я немного замерз и встал, чтобы закрыть выходящее в сад окно. Кроме того, мне показалось, что за пару минут до этого пробило десять, хотя в действительности – половину одиннадцатого. Я высунулся в окно, чтобы узнать, идет ли дождь и понадобится ли мне зонт, когда пойду к ректору. В этот момент я заметил самого ректора в круге света, лившегося из вестибюля. Он собирался войти в профессорские апартаменты, когда его кто-то окликнул из темного сада, и он остановился. Я узнал голос Поунолла, говорившего возбужденно, но довольно тихо.

– Ректор, – позвал он, – это вы?

Амплби ответил:

– Да, я собираюсь зайти к Эмпсону.

Ответ поразил меня.

– Эмпсон здесь, ректор, – сказал Поунолл. – Он упал. Вы мне не поможете?

Услышав это, Амплби тотчас развернулся и скрылся в темноте. Я совсем было собрался окликнуть их и поспешить на помощь, когда понял, что ректор с Поуноллом справятся без меня и Эмпсон меньше всего захочет раздувать это происшествие. Я вернулся к книге, однако не мог отделаться от ощущения, что все это как-то странно. Странно, что Эмпсон гулял по темному саду. Потом я забеспокоился, что никто не поднялся по лестнице. Я боялся, что Эмпсон получил слишком серьезную травму, чтобы его можно было перенести в его комнаты. Поэтому решил пойти и посмотреть сам.

Я вышел на площадку и поразился. Эмпсон расхаживал по комнате. Я знал, что наверх никто не поднимался, но ошибиться я не мог. У Эмпсона покрытые лаком полы с коврами, и вы понимаете, что его шаги и стук трости создают звуковой узор, который хорошо мне знаком. Какое-то мгновение я стоял в нерешительности, а потом понял, что Поунолл, очевидно, ошибся, поспешив сказать, что травму получил именно Эмпсон. Я побежал вниз, и совершенно естественно было бы постучать к Поуноллу. Не знаю, но какое-то растущее чувство тревоги побудило меня спуститься прямиком в сад, где я наткнулся на тело Амплби, рядом с которым лежал револьвер.