Критика криминального разума - Майкл Грегорио Страница 63

— В ту ночь моя роженица родила хорошенького маленького мальчика, — с удовлетворением в голосе пробормотала Анна Ростова. — Во время схваток я несколько раз уколола ее этим: трижды в лицо и трижды в живот. И ребенок выжил, несмотря на то что был момент, когда он чуть было не удавился на пуповине. Сатана спас его. Не зря я потрудилась. Я пользовалась силой «дьявольского когтя» для лечения разных болезней, за которые не решались браться врачи. Беременные бабы ко мне толпой повалили…

Люблинский издал стон.

Он забился в самый угол подобно загнанному зверю.

— Ты знала, что он мне не поможет! — крикнул он и внезапно, без всякого предупреждения бросился на Анну.

— Не забывайтесь, Люблинский! Вы офицер его величества, — напомнил я, преграждая ему путь.

— Она соглашалась мне помогать только при том условии, если я буду держать язык за зубами! — взвыл он, словно раненый зверь. — Она их до нитки обворовывала. Беременных женщин, стариков, прикованных к постели, детей-инвалидов. Они называли ее Белая Ведьма. Загляните-ка в ее чулан, герр поверенный. Вас наизнанку вывернет. Увидите, что способна сделать Анна Ростова за деньги!

Я положил иглу на стол, схватил свечу, прошел по комнате и отдернул занавеску, служившую заменой двери. Облако пыли взвилось к потолку, и в нос мне ударила нестерпимая вонь. Создавалось впечатление, что там в течение столетий разлагался труп какого-то громадного существа. Прикрыв нос плащом, я поднял мерцающую свечку над кухонным столом, придвинутым к самой стене. Он был весь в грязи и в темных ржавого цвета пятнах, происхождение которых не вызывало никаких сомнений, — засохшая кровь. На столе по размеру были разложены ножи разной величины, словно здесь готовился какой-то хирургический эксперимент. Кровь покрывала лезвия тусклой оранжевой пленкой. Несмотря на грязь, металл сверкал и блестел в пламени свечи. На узкой полке над столом я разглядел ряд омерзительных горшков и кастрюль. Тускло поблескивала медь. На первый взгляд я находился на обычной кухне, но не такой, которой могла бы гордиться достойная хозяйка.

Я снял с полки один из горшков и взглянул внутрь. В нем я обнаружил нечто напоминающее какой-то уродливый редис или неизвестные водоросли, издававшие отвратительный сладковатый запах распада. Я никогда не видел ничего подобного раньше. Огромный толстый червь, сохраняемый под слоем желатина, белый червь с какими-то отростками. Я поднес свечу поближе и чуть не уронил горшок. Передо мной были не водоросли, не какое-то растение, разлагающееся в жирном бульоне, а едва начавший формироваться человеческий зародыш: протянувшиеся вперед крошечные ручки, не определившаяся еще толком голова, величиной превосходящая все остальное тело и наклоненная к груди. Мне не было нужды открывать остальные сосуды и задаваться вопросом, чем занимаются в этом доме.

Я с отвращением закрыл глаза и удалился из злосчастного чулана.

Люблинский с почти радостным волнением приветствовал меня. Отсвет пламени свечи поигрывал у него на щеке, остальная часть лица скрывалась во мраке.

— Аборты, сударь! Вот чем она занимается. «Залетели, девчушки? „Дьявольский коготь“ решит все ваши проблемы!» Так она им и говорила. И так она и живет. Спросите шлюх по всему побережью! Все они приходят сюда, распустив нюни, когда природе заблагорассудится их немного проучить…

— Ах ты, лживая скотина! — завопила Анна и кинулась на Люблинского, сжав кулаки. — Понесешь проклятие в преисподнюю вместе со своей гнилой рожей!

Люблинский страшно захрипел, словно боров, в которого вонзили нож. Хрип внезапно прервался, и офицер упал на пол, прижав руки к лицу. Из сжатых пальцев подобно громадному жалу торчал «дьявольский коготь». Кровь ручьями текла по рукам, щекам и шее Люблинского.

Кох опустился на колени рядом с ним. Люблинский лежал на спине, упираясь каблуками в пол от нестерпимой боли. Издав какой-то возглас, сержант наклонился и решительным движением выдернул иглу. Вверх забил красный фонтан крови, заливая Коху лицо и руки. Офицер хрипел, задыхаясь. Через несколько мгновений он замер. Сержант громко окликнул кучера, и они вдвоем бегом вынесли Люблинского из дома. Подобно жене Лота, оглядывающейся на развалины Содома и Гоморры, я наблюдал за ними, не в силах пошевелиться.

Когда я пришел в себя, Анны Ростовой уже не было в комнате. Почувствовав себя в полном одиночестве, я впервые за все время смог здесь свободно и спокойно вздохнуть. Но с улицы уже доносился голос Коха, звавшего меня. Он просил помочь ему поскорее открыть дверь экипажа.

— Нам нужен хирург, сударь! — крикнул он. — Если ему срочно не оказать помощь, он истечет кровью.

Мы взобрались в экипаж и галопом поскакали по темной дороге обратно в город, подскакивая и едва не переворачиваясь на бесчисленных ухабах и выбоинах. Когда появились первые огни Кенигсберга, я взглянул на Люблинского. Он лежал неподвижно, лицо его было покрыто плащом.

— Он еще жив? — крикнул я.

Экипаж с грохотом катился по булыжной мостовой, искры во все стороны летели от лошадиных подков.

Кох молчал до тех пор, пока мы не въехали в Крепость. Когда ворота захлопнулись за нами, он обернулся ко мне:

— Мы перенесем его в лазарет. Бегите к караульне, сударь. Вызовите солдат. Ведьму необходимо срочно арестовать!

Ответил я что-то или нет? Способен ли я был четко сформулировать свою мысль, что свидетельствовало бы о том, что я все еще хозяин собственным поступкам? Кох принял на себя командование. Он решал, он распоряжался, отдавал приказания. Кучер остановил карету, мы вынесли Люблинского и положили его на землю.

— Сюда, сударь, — указал Кох и взглянул на меня. — Скорее, герр поверенный. Прикажите Штадтсхену послать туда солдат. — Затем вновь повернулся к кучеру, как будто забыв обо мне. — Помоги мне! — скомандовал он.

Я бежал, как мне было сказано, слепо пробираясь сквозь туман, холодную влажную пустоту, моля Бога, чтобы Он направил меня. И как только мрачное строение выросло передо мной из клубящегося тумана и темноты, фраза, произнесенная Кохом, зазвучала у меня в ушах: «Вы нашли убийцу, сударь».

И только теперь я почувствовал, что крепко сжимаю в кулаке иглу. Я не помнил, когда схватил ее, мои пальцы сделались липкими от крови Люблинского. Всю дорогу от Пиллау до города я сжимал в руках «дьявольский коготь», словно магический талисман истины.

Я сидел в караулке и потягивал горячий пунш, который поставили передо мной для подкрепления сил, и ждал офицера охраны, за которым послали. Когда в дверь ввалился Штадтсхен, я все еще находился в состоянии физического шока и эмоционального замешательства. Я поспешно рассказал ему о происшедшем, затем приказал направить в Пиллау вооруженный патруль.

— Как выглядит эта женщина, сударь?

Я начал медленно мерить шагами комнату за широкой спиной офицера, тщательно выверяя свои слова и вспомнив слова Коха относительно «женщин и грубых солдат».