Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй Страница 63

Но это был единственный шанс. Я мог лететь к Приюту или мчаться галопом в Индию или Республику Техас. Натянув поводья, я свернул с Элизабет-стрит в безумные огни Бликер, всего в квартале от Бродвея. Когда я проносился мимо, на меня оборачивались и джентльмены в соболиных шляпах, и рабочие-шотландцы с крепкими шеями.

В голове бродили черные мысли, а я скакал дальше, слыша крики и визг звездочеток, гуляк и сановников, – таинственная и дикая личность с прикрытым на четверть лицом посреди знойного летнего вечера. В основном мои мысли следовали одним маршрутом:

«Валентайн предупреждал тебя, что речь идет о деле. Валентайн – подлец. Правда, она, кажется, нравится Валентайну. Валентайн – бочка с порохом, а фитиль от нее держит в руках Демократическая партия. Птичка Дейли – свидетель скандала, и потому – помеха».

Оставшаяся часть была короткой:

«Птичка думает, что это ты. Она считает, это твоя идея».

Все время, пока скакал, я высматривал закрытый экипаж. Я знал, как он должен выглядеть. Достаточно официально, чтобы одурачить миссис Боэм, которая совсем не дура. Как и мой брат, упокой, Господи, его душу, когда я его пристукну. У экипажа должны быть занавески, хорошая краска и какая-нибудь блямба наподобие приютской печати на дверце.

Но я его не видел. И мчался, как порыв ветра, по Бродвею, огибая омнибусы, телеги, наемные экипажи и ручные тележки. Без особых трудностей, как оказалось: один человек, одна лошадь, и некогда пугаться столкновений. Пролетая мимо поворота на Вашингтон-сквер, я внезапно вспомнил, как Мерси, за полчаса до того рванувшись прямо в толпу, чтобы освободить чернокожего, сидит на скамейке и говорит о Лондоне. Но этот образ слишком быстро исчез, сменился жуткими мыслями. Мыслями о том, что случается с птенчиками, попавшими в Приют.

«Птичка будет заниматься сдельным шитьем, пока, к двадцати пяти годам, не ослепнет. Птичку отправят в унылые прерии, где хорошо только глотку себе перерезать, и она станет женой неудачливого фермера с пограничья. Птичка украдет кошелек какого-нибудь богача, едва решит, что сможет управиться с этим, и умрет в Гробницах от пневмонии.

Птичка вернется к своей прежней профессии».

Я гнал несчастное животное вперед, сердце стучало, как его копыта, все мое тело обратилось в некую оду скорости. Я мчался по высокомерному Бродвею, слыша за спиной раздраженные крики «атласных плащей», проносясь мимо особняков с далекими сверкающими люстрами, будто они – мусор, принесенный приливом, и чувствовал, как моя скорость сражается с растущим отчаянием и беспомощностью. Я все еще не видел их экипажа. А я бы его заметил, наверняка заметил. Если бы он там был.

«Куда они ее повезли?»

Я едва не повернул назад, едва не заставил несчастную лошадь помчаться в другую сторону. В любую сторону. В правильную.

Но тут я остановился, чтобы подумать.

Я почти добрался до Приюта. Я уже проехал мимо Юнион-плейс у Семнадцатой улицы; трава в нем пожухла, но свежий пейзаж парка неприятно обнадеживал. Осталось совсем чуть-чуть. И если они умны и ждут, что я в любую минуту могу вернуться домой и нарушить их планы, как они поступят? Они объедут Вашингтон-сквер, а потом свернут на Пятую авеню. Маршрут слегка кривой, но приведет их к цели. Потому что они знают – если я погонюсь за ними, то поеду по Бродвею.

По крайней мере, так я думал, когда подъехал к воротам внушительного здания Приюта. Я придержал мерина и стал ждать, слушая, как мои резкие вдохи рвут лунную тишину. Отчаянно надеясь, что я их просто обогнал.

Это заброшенный федеральный арсенал. Приют, я имею в виду. Черный как смоль, посреди исчезающих сельских земель, чернее деревьев, чернее действующего арсенала. Как я уже упоминал, «медные звезды» должны отправлять сюда бездомных птенчиков. Но я никогда не выполнял этот приказ. И не буду. Они могут наказать меня, как пожелают. Могут отправить в Гробницы за неподчинение, могут угрожать любым взысканием, отправить меня на каторжные работы с железным ядром на ноге, привязать к бочке и оставлять собачьи объедки, запереть в темную камеру размером со шкаф. Потому что я вырос и переживу такое обхождение.

А некоторые птенчики Приюта – нет.

Я ждал. Мерин вздрогнул; по его шее струился пот, темный, как кровь, и я стер его с гривы. Конь беспокоился, и я радовался, что он до сих пор не решил избавиться от меня. Из темноты на меня шипели сверчки, светлячки гудели над ухом, шелестя крыльями. Стена, в тени которой я укрылся, была толщиной в два фута. Каменная крепость, ее высоты хватит, чтобы остановить большинство потенциальных беглецов.

Правда, не Валентайна. При всем желании.

Ирония заключалась в том, что когда он попал в эту тюрьму, наши родители были живы и здоровы. Но Приют создали, дабы убрать лодырничающих детей с улиц, а потом исправить их посредством хорошей порции «духовной и телесной дисциплины». Это одобряли и городские деятели, и родители, чьи дети склонны воровать из бакалеи спиртное, а потом напиваться в Бэттери.

Но не Генри и Сара Уайлды.

Моим родителям потребовалось четыре дня, чтобы выяснить, куда уволокли Вала. Еще восемь, чтобы добиться встречи с судьей. Я тогда был мелочью, шести лет от роду, и помнил только, каким тихим стал наш дом. Как много в нем вдруг стало пустого места. В свои двенадцать брат сбегал с удовольствием, но не регулярно. И всякий раз, когда он исчезал, я полагал, что он скоро вернется. Его возвращение было частью естественного порядка. Но в тот раз все изменилось: мать не могла ровно шить, а мой здоровяк-отец не мог заставить себя доесть ужин. Когда они все же встретились с мировым судьей, тот заметил, что Вала поймали, когда он бил стекла. Попросил представить лучшие свидетельства его происхождения. И отклонил их требования.

Вал вернулся домой через два дня, когда мои родители уже не находили себе места и, не переставая, шептались почти двое суток. Рыжеватые волосы брата были безжалостно сострижены, а одет он был в поношенную форму. Он с дерзкой ухмылкой попросил кусок мяса и толику слабого пива. Мой папа стоял к нему ближе и первым притянул его к себе. И потому папа первым заметил, что рубашка Вала намертво присохла к кровавым рубцам, покрывающим всю спину.

Не знаю, может, Вал и преувеличивал насчет изготовления бронзовых гвоздей и адских колоколов, призывающих в бездушной тишине в назначенное место, или об унизительном мытье и протухшей еде. Но я видел рубашку своего брата. Генри Уайлд был нелегким человеком, но пока мама отмачивала спину Вала, чтобы снять с него рубашку, я хорошо слышал, как отец лупит кулаком в стену сарая. Даже в свои шесть я испытывал те же чувства, которые не мог выразить словами, и потому пинал гнилой ящик.

Мысль о том, как Валентайн отправляет в это самое место Птичку, вызывала у меня ужас пополам с благоговейным страхом. Она казалась обрывком какого-то кошмара. Однажды я испытал похожее чувство: тогда мне приснилось чудовище с зубами на пальцах и ртом, полным когтей.

Послышался стук копыт.

Ритм ровный и быстрый. Не привлекает внимания. Но и время уходит не зря.