Розовый - Татьяна Устинова Страница 64

– Браво! – одобрил лохматый и, обратившись к Олегу, добавил:– Не только красива, но и умна!..

И Тате это было приятно.

– Ну, хорошо же! – Лохматый взял у нее из рук купидона исунул на заваленный всякой всячиной подоконник. – Шут с ними, с заводскимиобразчиками литья! А посмотрите вот на это! Вот про это вы никогда не сможетесказать, что это так же хорошо, как кобальтовые чашки вашей бабушки!Венецианское стекло, семнадцатый век. Подлинник, хотя, конечно, многое пришлосьвосстановить. – Он за руку подвел Тату к низвергающейся с потолка люстре. –Посмотрите, посмотрите! Тут ведь дело не в том, что цена ей – полмиллиона! А втом, как много она повидала на своем веку! Вы только представьте себе! Онависела в какой-то зале – судя по ее размерам, огромной зале. В каком-то доме –судя по ее богатству, в состоятельном доме! Под ней танцевали, принималигостей, целовались, ссорились, мирились, на ее подвески капал воскмногочисленных свечей! Под ней проходили лакеи, пробегали дети, проносилиусопших!.. А теперь она здесь, у меня, и, видит бог, как мне не хочется с нейрасставаться!

– Вы ее продаете?

– Я надеялся, что не продам так быстро, – сказал лохматыйпочти печально. – Но покупатель уже есть, так что…

И он махнул рукой, словно сожалея о том, что получитполмиллиона за свою необыкновенную люстру.

В каморке лохматого они пробыли долго, при этом хозяин то идело обращался к ним обоим сразу, как бы объединяя их, и на Ордынку Тата сОлегом вышли гораздо более близкими людьми, чем вошли в магазин.

На улице синели зыбкие весенние сумерки, сильно похолодало,под ногами хрупал ледок, и воздух стал колким, утратившим дневные запахиоттаявшего города.

– Господи, – спохватилась Тата, – какой ужас! Скольковремени?

– Без… – он посмотрел на часы, – без двадцати шесть.

– Как шесть?! Я давно должна быть дома! У меня куличи!

– Да-да, я помню, – согласился Олег. – Вы всегда их печете,потому что глупо покупать их в магазине. Так сказала ваша бабушка.

– Вы что, смеетесь?

– Ни в коем случае! Поужинать со мной вы, конечно, несогласитесь? Даже если я пообещаю вам заказать на десерт кулич?

– Мне срочно нужно домой, Олег, – твердо сказала Тата. –Спасибо за экскурсию, но сейчас мне правда нужно ехать!

Как-то так получилось, что они уже добежали до ее машины, аказалось, что до магазина шли довольно долго.

Тата глупо потрясла его руку, открыла дверь, пролезла наводительское место – лезть было очень неудобно, соседняя машина стояла слишкомблизко, и Тате пришлось извиваться, как индийской женщине во время исполнениятанца живота.

Он придержал ее дверь.

– Можно, я вам позвоню?

– Зачем? То есть, конечно, конечно, звоните, я всегда наместе, с девяти до шести.

– Можно я позвоню вам, Тата?

Она перестала метаться, отводить глаза и производить массусовершенно лишних движений. И посмотрела на него из машины – снизу вверх.

В конце концов, что ей терять?!

Ей сорок лет, и она знает о жизни все.

Ее муж пропадает в командировках, и она почти точно знает,что вернувшись в очередной раз, он объявит, что вернулся в Москву, но не к ней,все кончено, у него теперь своя жизнь, у нее своя, и ей казалось, что она кэтому почти готова.

Ее дети почти выросли, чуть-чуть, и она перестанет быть имнужна, у них и сейчас уже свои интересы.

Почему бы нет?..

И она разрешила:

– Позвоните, – и тут же устыдилась, что ломалась так долго иустроила из совершенно пустякового дела какую-то канитель.

Всю дорогу до Боженки она пребывала в задумчивости,вспоминала свое «свидание» в мельчайших подробностях, так же, не выходя иззадумчивости, купила в сельском магазинчике все, что нужно для куличей, и,подъехав к воротам, решила, что все-таки позвонит.

Зачем так мучиться? Лучше задать вопрос и получить ответ.

Решительной рукой она достала телефон и нажала одну кнопку.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действиясети, – сообщил ей телефон. – Попробуйте перезвонить позже».

Телефону не было никакого дела до того, что решитьсяперезвонить трудно, и еще неизвестно, решится ли она.

Подумав, она набрала совершенно другой номер.

– Здравствуйте, – сказала она, когда ей ответил женскийголос, – можно попросить Максима Владимировича?

Женский голос уверил ее, что Максим Владимирович ответить неможет, зато Тата может оставить сообщение, и Максим Владимирович, когда сможет…

– Спасибо, – не дослушав, поблагодарила Тата, нажала «отбой»и еще немного посидела, не открывая дверь. Ей не хотелось выходить. Потомпропела: – О, сколько их упало в эту бездну, отверстую вдали, настанет день,когда и я исчезну с поверхности земли….

И полезла вон из машины.

На дорожке с одной стороны подтаяло, а с другой, наоборот,подмерзло, каблук у Таты подвернулся, и она чуть было не упала со всеми пакетами,которые тащила в обеих руках.

Когда она добралась до крыльца, дверь в дом распахнуласьтак, что со всего размаху ударилась о стену и начала медленно закрываться, а впроеме показалась огромная ушастая башка. Башка покрутилась из стороны всторону, акулья пасть растянулась в совершенно ангельской улыбке, и на крыльцовыдвинулась Ляля. Твердый, длинный, упругий хвост заработал, попадая по стенами сотрясая их до самого основания.

– Марш домой! – велела Тата. – Заходи обратно, ты весь домразнесешь своим хвостом!

Ой мамочки, сказала Ляля, как хорошо, что ты приехала, вотсчастье-то! Дай я тебя поцелую!

И она прыгнула на Тату. От прыжка дом покачнулся, как вовремя землетрясения, и далеко-далеко, может, в подполе, а может, на соседнейжелезнодорожной станции что-то упало и разбилось.

– Ляля, у меня руки заняты! Ляля, прекрати лизаться! Дай мнепоставить сумки, и мы с тобой поздороваемся!

Ляле некогда было ждать. Она радовалась, как дитя.

Должно быть, небольшой трицератопс, завидев археоптерикса наверхушке каменноугольного древовидного папоротника, подпрыгивал так жежизнерадостно и живо, и стволы доисторических деревьев так же содрогались дооснования.

Пятнистая зелено-коричневая, в цвет камуфляжа американскогоморского пехотинца голова размером примерно с две человеческие поддевала рукухозяйки, чудовищная пасть расплывалась в счастливой улыбке, лапы, напоминавшиете самые стволы доисторических деревьев, клацали по гладким доскам веранды.