Критика криминального разума - Майкл Грегорио Страница 66

— Доказательство, — снова и снова произносил я одно и то же слово.

Доказательство — вот главное, что мне было нужно. Доказательство ее вины. И пока оно у меня не появится, я буду обязан защищать ее от любых посягательств.

Я прошел к столу, сел и начал писать письмо Елене. Я не помню точно, какие слова выходили из-под моего пера, но писал я с каким-то неистовством, так, словно в письмо уходила хотя бы часть того безумия, что владело мною. Рука моя дрожала, скользя по бумаге. Казалось, рука принадлежит не мне, а кому-то другому. Я поставил подпись, запечатал письмо, открыл дверь и позвал охранника, стоявшего в конце коридора. Тот подбежал. Руки, державшие винтовку, посинели от холода, зеленые глаза слезились от ветра, свистевшего в Крепости почти с такой же силой, как и на улице.

— Слушаю, сударь!

Я кивнул и протянул письмо:

— Это послание следует отправить в Лотинген. Срочно.

Я хотел успокоить Елену, сообщить ей, что расследование продвигается, что скоро я вернусь домой, к ней и к детям, и что все снова вернется на круги своя, начавшись с чистого листа. Больше не будет никаких убийств, о Кенигсберге останутся лишь воспоминания, Вигилантиус с его коллекцией человеческих голов, Люблинский… все будет лишь сном, оставшимся где-то далеко позади. Что же до Анны Ростовой… Если она на самом деле убийца, я с легким сердцем подпишу ей смертный приговор.

Если, если, если…

— Сударь?

Очнувшись от размышлений, я увидел, что солдат уставился на меня. Сколько времени я заставил его ждать? Он пытается взять письмо у меня из рук, а я не отдаю.

— Это очень срочное послание, — повторил я и отпустил письмо.

Я следил за солдатом, пока тот не дошел до конца коридора, затем закрыл дверь и снова лег в постель. Сон не приходил. Мозг мой был истерзан тяжелыми мыслями и страшными образами. Несмотря на то что мне сообщил Люблинский, несмотря на то что Ростова сделала с ним и на то что орудие многочисленных убийств принадлежало ей, я был далеко не уверен, что именно она и есть убийца. Анна Ростова не дура. Люблинский мог считать, что «дьявольский коготь» исцелит его. А считала ли так сама Анна? Она явно слишком опытна и слишком хорошо знает этот мир. Шлюха, повитуха, знахарка, не гнушавшаяся проведением абортов, женщина, познавшая самые глубины общественного дна, Анна жила за счет обмана доверчивых клиентов. Зачем же убивать курицу, которая несет золотые яйца? Она зарабатывала на таких, как Люблинский, а также на родах и выкидышах. Убийца часто совершает преступление ради выгоды, но крайне редко себе в убыток. Неужели каким-то ее целям могло послужить распространение ужаса по всему Кенигсбергу?

А если так, то каким целям?

Кох в качестве мотива предположил человеческие жертвоприношения, принесение жизней убиенных на алтарь Сатаны в обмен на богатство и власть. Так ведь суеверия, амулеты и магия были обычными инструментами профессии Анны, она с их помощью зарабатывала. Смерть вряд ли могла ее обогатить. И если причина была не в деньгах, как я заключил, то единственным объяснением ее поведения оставалась чистая страсть к Злу. И мне приходилось считаться с возможностью этого. От меня потребуется публично обвинить ее в сговоре с дьяволом. Тем самым я окажусь в неприглядной роли Шпрингера или Инститориса. Я читал их «Malleus maleficarum». [22]В Средние века двое упомянутых недалеких судей обрекли бесчисленное количество женщин на пытки, позор и бесчестье и в конце концов на публичное сожжение во имя святой Церкви. Я принужден буду сделать то же самое во имя Прусского государства. И вполне вероятно, что в анналы истории войду как «Стиффениис, охотник на ведьм эпохи Просвещения».

Сильный стук сотряс дверь, и меня охватило чувство несказанного облегчения. В данный момент любой гость с каким угодно известием был лучше, чем свинцовая тяжесть собственных мыслей.

Массивная фигура офицера Штадтсхена загораживала вход. Лицо его было совершенно неразличимо в темноте. Когда же он вошел в полосу света, то показался мне еще более мрачным.

— Ее поймали? — спросил я поспешно.

Штадтсхен отрицательно покачал головой и протянул мне картонную папку, которую держал за спиной.

— Копка, сударь, — произнес он.

— Значит, не возникло никаких сложностей с поиском информации?

Он отвел взгляд.

— Мне не пришлось долго искать, — пробормотал он.

— Тем лучше, — откликнулся я.

Штадтсхен наклонил голову. Мы стояли лицом друг к другу в чрезвычайно тесной комнате.

— Я просто знал, где искать, — пояснил он. — Я был лично знаком с Рудольфом Копкой. Как только вы сообщили мне, что он дезертир, я сразу понял, где смогу найти бумаги.

Мрачное выражение исчезло с его лица. Челюстные мышцы, казалось, пульсировали от напряжения.

— И где же, Штадтсхен?

— Среди дел погибших солдат, сударь. Его папка была там.

— Погибших? Но я полагал, что Копка дезертировал из полка?

— Да, сударь…

— Военный трибунал?

Штадтсхен отрицательно покачал головой и слабо улыбнулся.

— Нет, сударь.

Я взял папку у него из рук и сел на постель, чтобы прочесть содержавшиеся в ней бумаги. Там я нашел три листа и сразу же обратился к первому.

ДОНЕСЕНИЕ

Утром 26 числа текущего месяца Рудольф Алеф Копка, бывший офицер 3-го жандармского полка, скрывающийся от правосудия, был захвачен поисковой группой в лесу к юго-западу от Кенигсберга. Он находился в самовольной отлучке в течение четырех дней. Никаких мотивов его отсутствия не было установлено. В ходе допроса перед заключением в камеру, проведенного младшим офицером лейтенантом Т. Штауффельном, Копка никак не смог оправдать свое поведение. В результате осмотра тюремным доктором полковником Францихом было установлено, что гортань арестованного серьезно повреждена сильным ударом в горло. Офицер, производивший арест, сообщает, что во время погони и задержания Копка упал с лошади, наскочив на большой, низко нависший сук дерева. Копка будет содержаться в лазарете Крепости до получения показаний и созыва военно-полевого суда.

Подписал: капитан Эртенсмайер, командир батальона.

На втором листе я обнаружил подтверждение медицинского диагноза:

«Перелом гортани вследствие сильного удара в области горла».

Подписано полковым врачом.

На третьем листе имелось свидетельство о смерти, подписанное тем же врачом и засвидетельствованное капитаном Эртенсмайером:

«Заключенный скончался от ран».

И вновь я был поражен неполнотой этих документов. Они напоминали мозаику, в которой отсутствует несколько важнейших частей. Во-первых, кто был тот таинственный офицер, который производил арест, возглавлял поиски Рудольфа Копки и оказался свидетелем несчастного случая, искалечившего Копку и в конце концов ставшего причиной его смерти? Почему в документах не названо его имя?