Заговор бумаг - Дэвид Лисс Страница 67

— Все спят, — тихо сказала она. — А этот джентльмен здесь зачем?

— Бесси, — прошептал я, — ты чудесная девушка, и твоя красота не оставила меня равнодушным, но сейчас мне необходимо взглянуть на кабинет мистера Блотвейта. Я не собираюсь ничего оттуда брать, просто посмотрю. Если хочешь, можешь пойти с нами и, если тебе что-нибудь не понравится, можешь поднять тревогу.

— Кабинет мистера Блотвейта? — сказала она упавшим голосом.

— Вот тебе полкроны, — сказал я, вложив монету в ее руку. — Когда мы закончим, получишь еще столько же, если будешь умницей.

Она посмотрела на монету в ладони, и ее обида растворилась под тяжестью денег.

— Ладно, — сказала она. — Но я не хочу иметь с этим ничего общего. Идите сами, и, если вас поймают, я скажу, что прежде никогда вас не видела.

Получилось не совсем то, на что я рассчитывал, но делать было нечего. Я сказал, что, если нам придется уходить в спешке, я пришлю ей вторые полкроны утром. Заключив сделку, мы отправились в кабинет.

От наших теней узкая комната, темная даже в дневное время, приобрела особенно зловещий вид и стала напоминать исполинский гроб. Направившись к письменному столу, я на ходу зажег несколько свечей, но тусклый мечущийся свет лишь усилил чувство тревоги.

В то время как я пытался создать приемлемые условия для поиска, Элиас бродил по комнате, рассматривая книги на полках и изучая безделушки Блотвейта.

— Подойди сюда, — шепотом сказал я. — Не знаю, сколько у нас времени в запасе, но я хочу покинуть место преступления как можно скорее.

Я собрал несколько свечей вместе и начал просматривать на столе огромные залежи документов, разбросанных в беспорядке, словно их ветром надуло.

Элиас подошел к столу и взял в руки один листок. Блотвейт писал мелким неразборчивым почерком. Разобрать, что написано в этих бумагах, было нелегким делом.

Он поднес листок к свече, будто угроза огня могла заставить того выдать секреты.

— Что мы ищем? — спросил Элиас.

— Не могу сказать точно, но что-то, что он хотел скрыть. Что-нибудь имеющее отношение к моему отцу, или к «Компании южных морей», или к Майклу Бальфуру.

Мы оба начали перебирать бумаги, стараясь класть их на прежнее место. На столе царил такой хаос, что меня не беспокоило, заметит ли Блотвейт, что в его бумагах рылись. Если он не сможет доказать, что это моих рук дело, я могу быть спокоен.

— Ты не сказал, какая она из себя, твоя вдовушка, — сказал Элиас, водя пальцем по неразборчивым строчкам.

— Занимайся делом, — пробормотал я, хотя, сказать по правде, от звука его голоса я успокоился. Мы были в напряжении, я следил за каждой тенью на стене и застывал при малейшим скрипе.

Элиас не обиделся на мое замечание:

— Я могу заниматься делом и обсуждать вдовушек одновременно. Я постоянно так делаю, когда оперирую. Поэтому скажи мне: она очаровательная еврейка со смуглой кожей, темноволосая, с симпатичными глазками?

— Да, — сказал я, сдерживая улыбку. — Она очень симпатичная.

— Другого от тебя и не ожидал, Уивер. У тебя всегда был неплохой вкус. — Он протянул мне бумагу, на которой были заметки о каком-то кредитном проекте банка, но тот, решил я, вряд ли представляет для нас интерес. — Подумываешь о браке? — спросил он шутливо, переходя к стопке бумаг, перевязанной толстой тесьмой. Он развязал узел и начал просматривать бумаги. — Размышляешь, не завести ли свой дом, семью?

— Не понимаю, почему моя симпатия к этой женщине так тебя забавляет? — сказал я сердито. — Ты влюбляешься три раза в две недели.

— И поэтому шутки меня не задевают. Сам видишь. Все привыкли, что я влюбляюсь. А ты, такой хладнокровный, крепкий, отважный, — другое дело.

Я поднял руку. Донеслось какое-то поскрипывание, похожее на шаги. На несколько минут мы оба замерли в мерцающем свете свечей. Было слышно только наше дыхание и тиканье огромных часов Блотвейта. Что бы мы делали, войди Блотвейт со свечой в руке, в халате, обернутом вокруг его громадного тела? Он мог бы рассмеяться, выгнать нас, высмеять. Но точно так же он мог бы отдать нас в руки мирового судьи и, пользуясь своей влиятельностью, отправить нас на виселицу как взломщиков. В уме пронеслись разные варианты — от насмешек, надменности и мрачного смеха до тюрьмы, страданий и эшафота. Я дотронулся до рукояти своей шпаги, потом проверил пистолет. Элиас наблюдал за этим — он знал, что это значит. Я был готов убить Блотвейта, убежать, навсегда покинуть Лондон. Я не отдал бы себя в руки правосудия за эту эскападу и не позволил бы Элиасу познать ужасы тюремного заключения. Я решил действовать так, как считал необходимым.

Звук не повторился, и через какое-то время, в течение которого я не мог до конца поверить, что опасность миновала, я подал сигнал, что можно продолжать.

— Не могу тебя понять, — сказал Элиас, чтобы в очередной раз приободрить меня, да и себя тоже. — Проводить столько времени среди своих единоверцев… Не думаешь ли ты вернуться в родное лоно? Переехать в Дьюкс-Плейс и стать старейшиной в синагоге? Отрастить бороду и все такое прочее?

— Почему бы и нет?

Мысль вернуться в Дьюкс-Плейс приходила мне в голову не как решение, а как вопрос. Я спрашивал себя: как это будет — жить там, быть одним из евреев, а не единственным евреем, которого знают мои знакомые?

— Могу лишь лелеять надежду, что когда ты обратишься в правоверного, то не забудешь вовсе друзей своей бурной юности.

— Можешь принять нашу веру, сказал я. — Думаю, операция может оказаться болезненной, хотя я не помню, чтобы испытывал какой-то дискомфорт.

— Только взгляни на это. — Он помахал передо мной листком бумаги. — Это Генри Апшо. Он должен мне десять шиллингов, а ведет дела с Блотвейтом на двести фунтов.

— Перестань заниматься сплетнями, — сказал я. — Мы не можем оставаться здесь дольше, чем нужно.

Прошло около двух часов, и мы оба начали нервничать, думая, насколько глупа была наша затея изначально, когда одна бумага привлекла мое внимание не тем, что на ней было написано, а потому, что она показалась мне знакомой. У нее был оторван угол, так же как на документе, который Блотвейт пытался от меня спрятать.

Я осторожно взял ее в руки и увидел «К. Ю. М.» в верхней части страницы. Мое сердце учащенно забилось. Ниже было написано: «фальшивка?» — и еще ниже: «предупр. Лиенцо». Имел ли он в виду, что получил предупреждение от моего отца, или что он предупредил моего отца, или что он воспринял смерть моего отца как предупреждение?

Ниже на странице он написал: «Рочестер», а еще ниже: «Контакт в К. Ю. М. — Вирджил Каупер».

Я подозвал Элиаса и показал ему бумагу,

— Может, он сделал эти записи после вашей встречи? — спросил он.

— Я ничего не говорил ему о Рочестере, — сказал я. — И я понятия не имею, кто такой Вирджил Каупер. Поэтому даже если он сделал эти записи после нашей встречи, это доказывает, что он знает что-то, что не говорит мне.