Пересыхающее озеро - Арнальд Индридасон Страница 67

Он узнал, что одновременно с Илоной были арестованы еще несколько человек. Служба государственной безопасности устроила облаву на территории университета, и среди задержанных оказались соратники Илоны. Она предупредила их после того, как Томас узнал, что за ними установлена слежка и что у полиции имеются их фотографии. Некоторых из них отпустили в тот же день. Других полиция промурыжила подольше. Часть людей оставалась в тюрьме даже тогда, когда Томас уезжал из страны. Ни у кого не было никаких новостей об Илоне.

Он связался с ее родителями. Они узнали о задержании и написали ему взволнованное письмо, вопрошая о том, что ему известно о судьбе их дочери. У них не имелось никаких сведений о том, была ли она выслана в Венгрию. Последние известия от нее родители получили в письме, посланном за неделю до исчезновения. В нем не было ничего такого, что указывало бы на грозящую опасность. В своих письмах родители Илоны сообщали, что пытались привлечь венгерские власти к тому, чтобы прояснить судьбу дочери в ГДР, но это не дало никаких результатов. Властные структуры оказались не слишком обеспокоены ее исчезновением. Учитывая чрезвычайную ситуацию в стране, чиновники и не думали переживать по поводу задержания предполагаемого оппозиционера. Родителям Илоны было отказано во въездной визе на территорию ГДР, чтобы заняться поиском дочери. Они казались совершенно растерянными.

Томас ответил им, что сам будет искать правду в Лейпциге. Ему хотелось рассказать им все, что он знал. Что Илона вела тайную агитацию против коммунистической партии и ее дочерней организации — студенческого «Союза молодежи». Что она выступала против политинформационных летучек, против ограничения свободы слова и печати, против запрета на независимые собрания и сходки. Томасу хотелось рассказать родителям Илоны, что их дочь познакомилась с радикальной немецкой молодежью и ходила на тайные заседания, но она и помыслить не могла, что из этого выйдет. Он и сам ничего подобного не предполагал. Однако Томас знал, что не должен писать подобных вещей. Все, что он посылал, проходило проверку. Нужно было быть начеку.

Вместо этого Томас пообещал им, что успокоится только тогда, когда узнает о судьбе Илоны и попробует вызволить ее из застенков.

Он больше не ходил в университет. Днем обивал пороги различных учреждений в надежде добиться приема у чиновников, чтобы заручиться их поддержкой или раздобыть какую-нибудь информацию. Хотя мало-помалу становилось понятно, что он это делает уже скорее по привычке и что возможность получить ответы на вопросы равна нулю. По ночам Томас ходил кругами по их маленькой комнате. Почти не спал, забывался на некоторое время в кровати, а потом снова вскакивал и принимался мерить шагами свое пристанище, надеясь, что Илона появится, кошмар рассеется, что они отпустят ее под предупреждение и она вернется к нему, чтобы уже не расставаться. Он вздрагивал от каждого уличного шороха и бежал к окну, заслышав звук подъезжающего автомобиля. Если в доме скрипели половицы, он останавливался и прислушивался в надежде, что это Илона. Но это всегда был кто-то другой, а не она. А потом наступал новый день, и Томас по-прежнему оставался бесконечно, ужасно одиноким и беспомощным.

В конце концов он взял себя в руки и написал родителям Илоны очередное письмо, в котором извещал их о том, что их дочь была беременна от него. Ему казалось, что с каждым ударом клавиши по старой письменной машинке он слышит их стенания.

И вот теперь, после стольких лет, он держал в руках стопку писем от родителей Илоны и перечитывал листки, наполненные поначалу гневом, а затем отчаянием и недоумением. Они так больше и не увидели своей дочери. Он так больше и не встретился снова со своей любимой.

Илона бесследно исчезла.

Он тяжело вздохнул, как обычно, когда позволял себе погружаться на дно своих самых болезненных воспоминаний. Несмотря на прошедшие годы, тоска не притупилась, тяжесть утраты осталась непостижимой. Он старался избегать размышлений о том, что они сделали с Илоной. Раньше он истязал себя тем, что бесконечно воображал ее судьбу после ареста. Представлял себе допросы. Вспоминал о камере рядом с маленьким кабинетом в главном здании службы госбезопасности. Там ли ее содержали? Как долго? Испытывала ли она страх? Боролась ли она? Плакала ли она? Били ли ее? Сколько она там находилась или в том месте, где ее изначально держали? И естественно, наиважнейший из всех вопросов — каким оказался ее удел?

Год за годом он прокручивал в голове эти вопросы, в его жизни не оставалось места ни для чего другого. Он так и не женился, у него не было детей. Он пытался задержаться в Лейпциге на максимально долгий срок, но больше уже не учился. Он испортил отношения с полицией и студенческой организацией, в результате чего его лишили стипендии. Он попробовал напечатать статью о незаконном задержании Илоны с ее фотографией в университетской газете и городской многотиражке, но никто не собирался его слушать, и в конце концов его выслали из страны.

С Илоной могло произойти все, что угодно, думал он, когда читал появившуюся литературу об обращении с оппозиционерами в странах Восточной Европы в пятидесятые годы. Она могла погибнуть от рук полицейских в Лейпциге или Восточном Берлине, где находилась штаб-квартира «Штази», а может быть, была направлена в какую-нибудь из тюрем вроде «Замка Хоэн-Эк» и умерла там. Это была самая крупная женская тюрьма для политических заключенных в ГДР. Другим не менее знаменитым в дурном смысле застенком для оппозиционеров был «Баутцен II», прозванный «золотым убожеством», поскольку стены этого заведения были сложены из желтого камня. Туда направляли узников, якобы совершивших «преступления против государства». Многих оппозиционеров отпускали сразу же после ареста, используемого как форма устрашения. Других держали немного дольше и освобождали без суда и следствия. Некоторых отсылали в тюрьмы, и они выходили оттуда только спустя несколько лет. Были и такие, кто так и не возвратился. Родители Илоны не получили никакого документа, подтверждающего смерть их дочери, поэтому долгие годы они жили надеждой, что она должна вернуться, но этого так и не произошло. Независимо от того, к каким властям они обращались — венгерским или восточногерманским, родители не получили никаких уточнений по поводу того, жива ли еще их дочь или нет. Точно ее попросту никогда не существовало.

В действительности у Томаса, иностранца, было не так уж много возможностей в обществе, которое он плохо знал и в котором еще меньше разбирался. Он со всей остротой ощутил, насколько бессилен против тех, кто стоит у власти, осознал, как немощен в своих хождениях из кабинета в кабинет, от одного начальника к другому, от чиновника к чиновнику. Но он не сдавался. Отказывался признать, что можно вот так легко взять и арестовать человека вроде Илоны из-за того, что его взгляды не совпадают со взглядами политических лидеров.

Томас все просил Карла повторить, что происходило в момент ареста. Карл был единственным свидетелем, оказавшимся рядом с Илоной, когда появилась полиция. Он зашел за тетрадкой стихов молодого венгерского поэта-диссидента, которые Илона перевела на немецкий язык, и Карл хотел взять их почитать.

— Что же произошло потом? — спрашивал Томас друга в тысячный раз, сидя напротив него в университетском кафетерии вместе с Эмилем. С исчезновения Илоны прошло три дня, и еще теплилась надежда, что ее выпустят, и Томас каждую минуту ожидал известий от нее, представлял, что она вдруг войдет в буфет, в котором они сидят. Он все время смотрел на дверь. Мысли путались.