Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл Страница 69

– Уго, – сказал я вслух, – прости меня.

За то, что я здесь. За то, что потревожил твой покой. За то, что не откликнулся, когда ты пришел ко мне за помощью.

Я отвел взгляд и стал изучать содержимое стоящего рядом медицинского столика на колесах – не найдется ли там его вещей? Но вместо них я обнаружил картонную папку с наклейкой: «НОГАРА, УГОЛИНО Л.» На первой странице приводилось изображение человеческого черепа, покрытое рукописными пометками. Помня об отпечатках пальцев, я сперва вытащил из автомата на стене пару латексных перчаток и только потом взялся за папку.

На правой стороне черепа было нарисовано черное отверстие. Рядом приведены размеры. Выходная рана находилась на левой стороне, точно так же обмеренная. На следующей странице изображался силуэт всего тела, с перечислением всех шрамов и пятен на коже Уго. Мне сразу на глаза попалось слово «желтуха», за которым шла ссылка на одиннадцатую страницу истории болезни пациента.

Я пролистал страницы. Папка почти целиком состояла из результатов обследований за последние полтора года. Ее завели незадолго до первой поездки Уго в Эдессу, когда он сделал прививки от тифа и столбняка. Этой весной он получил положительные результаты анализа на гепатит. Потом не прошел тест по зрению. После этого записи стали появляться чаще. Уго ходил к врачу каждый раз, когда возвращался в город. Страницу одиннадцать, на которую ссылался отчет о вскрытии, заполнили менее месяца назад.

У пациента проявляется вторичное бредовое расстройство, указывающее на алкогольную зависимость. Боится потерять работу. Боится преследования, боится, что кто-то причинит ему вред. Признаки возможной конфабуляции [18]. Прошел тест на корсаковский синдром [19], но признаков амнезии не обнаружено. Повторное тестирование на потерю памяти – через шесть месяцев. Прописано: тиамин; консультация специалиста.

Этот визит к врачу состоялся незадолго до того, как Уго послал мне последний мейл. Врачи, видя, что он алкоголик, ни на что другое уже не обращали внимания. Я почувствовал новый всплеск чувства вины.

Вернувшись к отчету о вскрытии, я наконец нашел перечень личных вещей. В нем отмечалось отсутствие бумажника и часов. Но ничего не говорилось о ключе из «Казы» – ни с брелоком, ни без. Это усилило мои подозрения, что найденный под ковриком осколок – не от ключа Уго.

В описи также говорилось, что карманы брюк, рубашки и пиджака Уго были пусты. Но мое подозрение оправдывалось. Во внутреннем нагрудном кармане плаща эксперт обнаружил мобильный телефон.

В списке свидетельств, про который говорил мне Миньятто, мобильного телефона не значилось. Я хотел поискать на металлических полках столика еще один запечатанный красной печатью полиэтиленовый пакет, но мне на глаза попалась последняя строчка в записях.

«Пятна на обеих руках».

Я перечитал еще раз. Потом принялся искать на страницах другие упоминания пятен. Рядом с диаграммой тела в полный рост отдельной строкой описывался пороховой след на руке, той, которой Уго пытался закрыться. Но в записи было не так. Там говорилось: пятна – на обеих руках!

Мне припомнились слова, сказанные в столовой нам с Симоном одним гвардейцем, всего через несколько часов после смерти Уго: «Да вроде с ним что-то не так. То ли с руками, то ли с ногами».

Я стоял и смотрел на холм, укрытый простыней. И страшился того, что мне предстояло сделать.

Только Симону разрешили взглянуть на тело отца, лежавшее в этой комнате. Через два дня, когда я склонился над открытым гробом поцеловать икону у него на груди, я почувствовал запах одеколона, которым надушил его гробовщик, и понял, что отца больше нет. Лежавшее передо мной тело стало чужим. Ни один греческий священник не душится одеколоном. Но тот запах остался со мной, вместе с другими воспоминаниями, рассованными по углам памяти. И вернулся, как только я шагнул к столу.

Я стоял и глядел на белую простыню. На выпирающие из-под нее очертания. А потом натянул на себя привычную броню, которую надевает священник, сталкиваясь со смертью. Здесь нечего страшиться. Душа не умирает. Уго продолжал жить, как жил и раньше, только отдельно от тела.

И все же в безликости закрытого простыней трупа было нечто пугающее. Кажется, здесь обитала сама смерть. И отделяла меня от нее всего лишь тонкая простыня. Почему-то вспомнилось, как Уго за обеденным столом показывал мне копию плащаницы. Его рука тогда почтительно зависла над полотном, не касаясь его.

Я приподнял простыню, ровно настолько, чтобы увидеть руку Уго, и мне показалось, что ткань чем-то присыпана.

Пятно на руке было густого ржаво-коричневого цвета. Оно расплылось по коже знакомым рисунком – потемнее на кончиках пальцев и почти незаметное на ладони.

Сердце било барабанную дробь, прогоняя по рукам пульсирующую кровь.

Я опустил простыню и перешел на другую сторону стола. На левой руке – точно такое же пятно. Незадолго перед смертью Уго держал в руках Диатессарон. Но зачем? Реставраторы уже давно должны были закончить работу. В зале уже повесили огромные фотокопии страниц рукописи. Видимо, дверь в последний зал – та, которую мы с Петросом не смогли открыть, – оказалась запертой потому, что Диатессарон уже занял свое почетное место. Уго незачем было его убирать.

Если только он не повез книгу в Кастель-Гандольфо. Если зачем-то не решил показать ее православным. В таком случае из машины могли украсть Диатессарон. Его размеры очень близки к размерам отпечатка под сиденьем.

Я лихорадочно обшарил металлические полки. Наконец под небольшой стопкой бумаг нашелся простой полиэтиленовый пакет, без пломбы и без пометок жандармов. Внутри лежал мобильный телефон Уго. После трех дней в спящем режиме аккумулятор сел. Я достал из сутаны зарядники, нашел подходящий и воткнул блок в розетку. Телефон включился. Я просмотрел список вызовов.

Последние четыре звонка на этот телефон были от Симона. В пятнадцать часов двадцать шесть минут, пятнадцать часов пятьдесят три минуты и в шестнадцать часов двенадцать минут Уго не ответил. Потом более получаса прошло без вызовов. Наконец в шестнадцать часов сорок шесть минут мой брат в последний раз позвонил Уго. Разговор продолжался девяносто секунд. Меньше чем через полтора часа Уго был мертв, потому что чуть позже шести Симон позвонил мне домой и попросил забрать его из Кастель-Гандольфо.

Я набрал номер голосовой почты Уго. Симон наверняка оставил сообщения. Автоматический голос проговорил: «Пятнадцать часов двадцать шесть минут». Дальше было вот что:

Уго, это я. Хотел пробежаться по сценарию. Напоминаю: итальянский у них не родной, так что говори медленно. Представлю я тебя сам, на выступление у тебя двадцать минут, так что не беспокойся. Только, пожалуйста, не говори о том, что мы с тобой обсуждали.