И слух ласкает сабель звон - Сергей Зверев Страница 7

Голицын кивнул, хотя и сегодняшний вид танцовщицы захватывал и очаровывал.

— Согласитесь, такого вам еще не приходилось видеть? — усмехнулся Гамелен.

— Соглашусь, — лаконично ответил поручик. — Хотя, естественно, наслышан о ней очень много. Кстати, все-таки кто она — европейка или индианка?

— Это сложный вопрос, — ответил капитан. — Видите ли, она и голландка, и шотландка, и яванка одновременно. От северных рас по происхождению у нее высокий рост, сильное тело, а на Яве, где она выросла, она приобрела гибкость пантеры, движения змеи. Она воздействует на зрителя не только движениями своих ног, рук, глаз, губ.

После завершения программы зал просто захлебывался аплодисментами. Поручик посмотрел по сторонам. Похоже, что не он один был впечатлен этой удивительной женщиной. Публика неистовствовала.

— Понравилось? — поинтересовался Гамелен.

— Весьма.

— А хотите, я вас познакомлю? — лукаво спросил француз.

— А разве это возможно? — удивился поручик.

— Да. Открою вам секрет, мы с ней уже давно знакомы.

— Черт побери, Дидье, вам можно позавидовать!

Вскоре танцовщица появилась в ложе, где сидели два офицера. Крайне разговорчивый Гамелен представил ей русского союзника в самом лучшем свете, рассказав и о подвиге с бомбой, и даже о секретном пакете.

Танцовщица, с которой Голицын и не мечтал познакомиться, вблизи оказалась эффектной женщиной с отличной фигурой, большими глазами и черными волосами. Поручик приосанился, увидев перед собой элегантную, очень высокую, хорошо сложенную смуглую брюнетку с выразительными чертами лица и бархатистыми глазами, непринужденно и почти вызывающе расположившуюся на диване. Она с интересом взирала на русского офицера, как-то загадочно улыбаясь.

В ответ на расспросы Голицына танцовщица рассказала поручику, что ее матерью была четырнадцатилетняя индианка, танцовщица в храме, умершая при родах. После этого ее саму якобы воспитывали жрицы в храме, научившие ее священным индуистским танцам, посвященным Шиве. Она поведала, что впервые танцевала обнаженной еще в тринадцать лет перед алтарем индуистского храма.

— Там, на Востоке, эти танцы хранятся в тайне, — сообщила танцовщица. — В глубине храмов за ними могут наблюдать только брахманы и девадаши, так что до меня никто не мог продемонстрировать их не только широкой, но и какой бы то ни было вообще европейской публике.

— Как говорится на Востоке, к нашей большой радости и к наслаждению для глаз, мадам станцевала для нас танцы принцессы и волшебного цветка, призыва Шивы и танец «Субрамайен», — сказал Гамелен. — Я не ошибся?

— Да, именно так, — кивнула танцовщица. — Вы стали настоящим знатоком моего искусства.

— О да! Разве можно остаться в стороне, видя такой безграничный талант?

— А что же вы, Дидье, с бумагами ходите? — кивнула смуглянка на пакет Гамелена. — Неужели нельзя забыть хоть на какое-то время о работе? Я бы на вашем месте выбросила эти бумажки к черту.

— Что вы, мадам, — это слишком важные документы, — усмехнулся француз.

В полутемной ложе появился официант с шампанским, фруктами. Женщина, как бы между прочим, расспрашивала поручика о всякой всячине, в том числе и о том, где дислоцируется его часть. Голицын так же аккуратно перевел разговор на другую тему.

— Извините, мсье, мне пора, — неожиданно поднялась собеседница. — На этом я вас оставлю.

— Как, неужели так скоро, мадам? — развел руками поручик. — Быть может, мне удалось бы уговорить вас задержаться еще немного?

Действительно, эта известная, красивая и необычная женщина не могла не вызвать у него интереса. В ней ощущалась какая-то тайна, завораживающая, притягивающая и пугающая одновременно. Правда, последнее к поручику явно не имело отношения.

— К сожалению, мсье, — наклонила голову женщина. — Надеюсь, мы еще встретимся…

Занавеси колыхнулись, пряча гостью.

— Ну, как? — усмехнулся Гамелен. — Что скажете, поручик?

— Экзотическая особа, — заключил поручик. — Неужели все то, что она рассказывала, — правда?

— Трудно сказать… В ее жизни реальность так перемешана с легендами и вымыслами, что трудно подчас отличить одно от другого.

— Ну, хорошо, — потянулся Голицын. — А не выпить ли нам еще по бокалу?

Ночная площадь перед театром, притихшая было, снова наполнилась шумом и гамом. Представление закончилось, и зрители, валом выходившие на улицу, шумно обменивались впечатлениями от увиденного. Надо сказать, что и тех, кто был впервые на таком представлении, и тех, кто уже побывал на нем ранее, увиденное не оставило равнодушным, о чем свидетельствовали возгласы, комментарии и рассуждения.

Один за другим уезжали фиакры, увозившие по домам переполненных впечатлениями «любителей культурных развлечений». С урчанием скрывались за поворотами машины. Все покинувшие храм искусства были довольны — вечер действительно оказался чудесным.

— Это было великолепно, я бы сказал, просто божественно. Который раз убеждаешься в том, что она не останавливается в своем развитии. Я присутствовал на ее выступлении три года назад и смело могу утверждать, что она не желает почивать на лаврах. К тому, что у нее было в наличии тогда, добавляются все новые и новые элементы. И это прекрасно: человек искусства должен искать новые пути развития своего таланта, — тряся козлиной бородкой, восторженно говорил седоватый субъект, по виду театральный критик, своему коллеге. — Я нисколько не жалею потраченного времени. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что представления не видела моя жена.

— Ничего, после того, как вы с вашим талантом расскажете обо всем увиденном, думаю, что те, кто еще не побывал, ринутся сюда бегом! — ответил ему собеседник.

— Ну, это вы уж слишком, — махнул рукой козлобородый. — А впрочем…

Будучи одним из наиболее известных критиков, он вполне допускал возможность такого исхода после опубликования своих «впечатлений». Бывали случаи, когда после его критических статей в прессе реноме некоторых артистов весьма улучшалось и наоборот — его язвительные шпильки по адресу тех, кого он считал бездарностями, могли навредить таковым. Ведь, как известно, пресса — это пятая власть…

Были впечатления иного рода. Вышедшая из театра семейная парочка представляла собой несколько другую картину. Пышная, разодетая мадам лет сорока пяти громко выражала свое недовольство. Состроив брезгливую физиономию, она томно обмахивалась веером.

— Я просто возмущена! — говорила она. — Послушать многих, так это просто какое-то чудо, равному которому нет на всем свете. «Какая грация, какие движения, какая красота», — передразнила она кого-то. — Да, я тоже так думала, когда приобретала билеты. И что же — в результате я вижу черт знает что.