Крестный папа - Галина Владимировна Романова Страница 7

— А как насчет подушечки? — вкрадчиво поинтересовался Игорь, недовольный ее простыми и вполне логичными объяснениями.

— Чур тебя, чур! — замахала она на него руками и не к месту засмеялась. — А потом куда — на холодец? Или, быть может, тушенку из тебя сварить? Так ты не очень-то для этого подходишь. Мяса мало, жилы одни…

— Идиотка, — хмыкнул Игорь, раздражаясь все больше и больше. — Чего же ты хочешь?

— Я?! — она прерывисто вздохнула. — Я бы хотела закрыть глаза. Затем открыть их и не увидеть тебя больше никогда. Понимаешь? Словно не было ничего этого. Ни тебя, ни раны твоей, ни моего милосердия глупого, — одним словом, ничего. Хочу жить, как и прежде: спокойно, размеренно и счастливо.

— А ты именно так и жила? — недоверчиво хохотнул он.

— Именно! Последние три года я именно так и жила.

— И кто же разделял с тобой твое счастье?

— А никто! Его было слишком мало для того, чтобы им делиться, — незамысловато ответила Лариса. — Мне всегда его будет мало.

— Так, так, так… Наша мать Тереза любит одиночество? Или она настолько жадна, что боится пустить на свою территорию кого-то еще, дабы не были ущемлены ее интересы?

— Глупо, — обиделась она, неожиданно испытав горечь от своего излишнего, никому не нужного откровения. — Мне через три часа на работу, а я совсем не отдохнула. Ты давай спи, набирайся сил и к вечеру сматывайся отсюда. Короче, я возвращаюсь со службы, а тебя уже нет. Договорились?

— А если я тебя не пущу.

— Опять не слишком умно. Те, кто звонил в дверь, прошлись по всему подъезду. Я слышала, как у Ольги Ивановны дверной гонг ударял. Если не выйду на работу, меня вычислят мгновенно. Думаю, они не дураки…

Возразить ему было нечего. Она опять поразила его простотой своих рассуждений, в которых явно присутствовала логическая подоплека. Интересный экземпляр. В свои явные двадцать пять — двадцать восемь лет обладать мудростью зрелой, искушенной женщины, да к тому же иметь внешность взрослого ребенка… Н-да… Встреться такая на улице, он бы в ее сторону головы не повернул. Светло-русые волосы стянуты на затылке в конский хвост. Гладкий лоб, причем без единой морщинки, что опять удивительно, если учесть глубокую осмысленность каждого ее слова.

Прямой взгляд светлых глаз. Он даже их цвета не сумел рассмотреть за той силой, что перла на него из этого самого взгляда.

Тонкий носик. Самой обычной формы рот: без горестно поджатой нижней губы, без складок в уголках, без соблазнительного изгиба и прочей ерундистики, указывающей на опыт, помноженный на года. Одним словом, обычное, не привлекающее к себе внимания лицо.

Ту же самую оценку можно было смело дать и ее фигуре. Полный комплект всех женских прелестей без малейшего намека на утонченность, изящность или сексуальность. Хотя при более тщательном рассмотрении формы ее заслуживали внимания. Во всяком случае, линию груди Игорь, невзирая на ранение, сумел отметить еще днем.

«В чем же причина? — вяло подумалось ему, когда Лариса, расстилая себе постель на полу, прошла мимо него с охапкой постельных принадлежностей. — Вроде бы все при всем, а чего-то не хватает…»

Его оценкой Лариса вряд ли могла остаться довольной. Она, конечно же, не считала себя красавицей, но и к дурнушкам никак уж не относила. Не было недостатка и в мужском внимании. Правда, последнее сводилось в большинстве своем к дружеским взаимоотношениям, но Лариса знала, что дай она хоть малейший повод — и эта форма общения перельется в нечто большее. Но с этим она не спешила. Нет, она, конечно же, не жила затворницей и не была синим чулком. Часто посещала вечеринки, премьеры. Случались и выезды за город в приятной компании. Но дальше дружеских поцелуев и приятельских объятий дело не заходило. Она просто не видела в этом необходимости.

— Смотри, так и умрешь девственницей, — хохотала Лялька в телефонную трубку, докладывая об очередном витке своих романтических похождений. — Неужели тебе не одиноко, Ларисань?

— Нет, милая, — свысока отвечала она сестре, испытывая при этом какую-то материнскую снисходительность. — Мне хорошо. Мне впервые в жизни так хорошо…

А сейчас ее всего лишили. Был нарушен не так давно сложившийся размеренный уклад жизни. Более того, существовала реальная угроза самой ее жизни. И все из-за этого черномазого неудачливого стрелка, будь он трижды неладен! В жадности посмел ее упрекнуть! Подумать только! Может, она и бывает излишне прагматична, но в этом нет ее вины. И к тому же, случись ей, вернувшись сегодня с работы, застать свою квартиру ограбленной, она бы этому только порадовалась, лишь бы не видеть его больше никогда. Пусть все заберет и исчезнет из ее жизни так же внезапно, как и появился…

Рашидов Игорь Ильдарович знал о женщинах все или почти все. Для него не были секретом их тайные помыслы и желания. Он мгновенно вычислял, чего от него хочет та или другая. К каким бы уловкам женщины ни прибегали, на какие бы ухищрения ни пускались, будь то слезы или ласки, он всегда чувствовал истинную природу их происхождения. Его ничто не могло смутить или ввести в заблуждение: он тут же определял цену ласковым речам, нежному взгляду или пламенному поцелую. Одним словом, женщины для него были пусть и жизненно важным, но все же товаром.

Может быть, все было бы и иначе, не имей он в доме четырех сестер, мать и двух ее назойливых родственниц.

— Семь женщин в доме — это много даже для меня! — обычно кидал в раздражении его отец и, швырнув салфетку в тарелку с недоеденным обедом, поднимался под их гомон из-за стола. — С ума сойти можно!..

С ними действительно можно было сойти с ума. Постоянная трескотня, споры, склоки. А чего стоили их походы по магазинам! Здесь не выдерживал даже видавший виды охранник отца и слезно умолял Ильдара освободить его от этой тягостной обязанности. Тот сурово хмурил брови, отмалчивался какое-то время, а затем бросал умоляющий взгляд в сторону сына.

— Ты это, сынок, давай-ка поезди с ними… Буду твоим должником…

Долги отец платить умел. Никогда не забывал об обещанном, и в скупости в таких случаях его упрекнуть было нельзя. Поэтому Игорь почти всегда соглашался, хотя и корчил из себя при этом великомученика. Авторитетом в семье он пользовался непререкаемым, женщины, на удивление всем, были с ним безропотны, так что ничего, кроме выгоды, такие поездки ему не сулили. Он садился за руль микроавтобуса, подаренного ему отцом на восемнадцатилетие, шикал на женщин и, дождавшись, когда их гомон утихнет, выезжал за ворота особняка.

Поздним вечером, отчитавшись перед отцом о результатах поездки и сунув в бумажник положенное в таких случаях вознаграждение, Игорь снова и снова слышал от него:

— И как тебе это удается?! Ума не приложу, в чем твой секрет…

Сын скромно отмалчивался, не желая лезть с откровениями к уставшему за день папаше, и незаметно исчезал за дверью минуты три спустя. Да и к чему трепать языком, если тот все равно не поймет его. Разве ему будет интересно слышать о том, что всю свою сознательную жизнь Игорь только тем и занимался, что изучал людей. Ему были интересны не только сами их дела и поступки, но и то, что их на эти самые поступки сподвигло. Разве не любопытно следить за тем, как щебечут о любви друг к другу его сестры. И не менее любопытно лицезреть, когда за пропавший ластик, коробку печенья или тюбик губной помады они готовы выцарапать друг другу глаза. Где же проявляется истинность их чувств? Тогда ли, когда они, довольные сытой и обеспеченной жизнью, готовы любить кого угодно, или тогда, когда попирают их личное?..