Новый век начался с понедельника - Александр Омельянюк Страница 7

Траурные дни закончились.

Сёстры занимались оформлением юридических дел, связанных со смертью матери.

В этот период Клавдия отказалась от всего своего российского наследства и переоформила его на своих сестёр. Остальное время они гуляли и ездили по Москве и Подмосковью, по памятным местам семьи Гавриловых.

После девятого дня Клавдию с Майклом, в сопровождении Варвары и Ксении, уже несколько оправившийся от горя генерал, лично отвёз на своей Волге в международный аэропорт «Шереметьево-2».

Прощаясь со средней дочерью, он чуть было не расплакался:

– «Доченька! Клавушка! Прощай, родная! Чтоб у тебя и твоей семьи всё было хорошо! Счастья Вам! Ведь мы больше не увидимся! Я долго не протяну!».

Клавдия бросилась к отцу на шею, обнимая и обсыпая его поцелуями, и тоже сквозь слёзы, прощаясь, уже дрожащим голосом прошептала:

– «Папка! Не надо так говорить! Я тебя люблю! И хочу, чтобы ты жил долго! Крепись! Возьми себя в руки! Мы поможем тебе! До свидания!».

Супруги поднялись по трапу, повернулись, на прощание махнув руками, и послав воздушные поцелуи, и скрылись в дверном проёме огромного самолёта. Провожавшие дождались взлёта «Боинга 747» авиакомпании «Эйр Канада», взявшего курс на север, уносящего от старого генерала его родную кровиночку, частичку его души и сердца. От фактической потери дочери Александру Васильевичу стало плохо. И, если бы не сопровождавшие его дочери, неизвестно, как бы они добрались обратно до дома.

Поначалу ехали молча. Каждый думал о своём. Старый генерал вёл машину уверенно, но осторожно.

Вскоре сёстры начали оживлённую беседу о своих текущих проблемах, дав возможность отцу хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

Все последующие дни они обе очень внимательно и заботливо следили за ним и его самочувствием. Ксения стала чаще навещать его, иногда прихватывая с собой Платона и Кешу.

Набравший силу летний сезон первого года тысячелетия вновь отвлёк Платона на его дачные заботы. Как всегда, в самом начале июля, он вывез на дачу и свою матушку, Алевтину Сергеевну. Тут же, 9 июля, отпраздновали и её 79-летие. По дороге со станции Платон собрал маме букет ею любимых полевых цветов.

На это раз сын решил одарить маму сладкими подарками. Он вдруг вспомнил, как в детстве они с сестрой Настей с нетерпением ждали её прихода домой с чем-нибудь вкусненьким. И он решил отплатить ей тем же, закупив значительное количество сладостей в большом ассортименте. Какова же была радость Платона от созерцания того удовольствия, с которым его престарелая матушка приняла этот давно ею позабытый подарок. Ему было приятно видеть, как, усадив 10-летнего внука, теперь уже не на колени, а рядом, бабушка в меру угощала того различными сладостями, из педагогических соображений подсказывая ему не забывать и про маму с папой. В результате вся семья вкусила элементы, буквально, сладкой жизни.

Они прожили вчетвером почти полтора месяца. После чего Ксения заторопилась в Москву. Она не привыкла долго жить со свекровью, да и состояние здоровья отца требовало более частого его посещения.

Последние три недели августа особым образом врезались в память Платона.

В эти, очень похожие друг на друга дни он, возвращаясь с работы и ужиная из заботливых рук матери, слушал её ежевечерние рассказы о жизни, взглядах, переживаниях, о радостях и невзгодах, о несбывшихся мечтах.

По всему было видно, что Алевтина Сергеевна, таким образом, прощается с сыном.

Да она этого и не скрывала, периодически повторяя ему об этом:

– «Сынок! Ты только пойми меня правильно, и не сердись, и не расстраивайся! Я уже прожила большую и нелёгкую жизнь. Вас с Настей вырастила и дала образование. У Вас теперь есть своё потомство. Я очень рада, что у тебя много детей, которых ты любишь и привечаешь! Тебя, как всегда, тоже все уважают и любят! Надеюсь, что всё у Вас и Ваших детей сложится хорошо! А я, сынок, просто устала жить! Мне моя жизнь уже не в радость, а даже в тягость! Здоровье никуда не годное! Мне уже пора умирать! Да, сынок, не возмущайся, это так! Так что готовься, мой мальчик, к такому финалу!».

Платон еле сдержался, чтобы не прослезиться. Он давно это чувствовал.

Мать даже внешне вела себя как-то странно. Как будто со всеми и всем прощалась. Но при этом она была в очень хорошем, каком-то приподнятом настроении и умиротворённом состоянии.

Единственное, что её угнетало больше всего, это неуравновешенный, а иногда просто взрывной, характер её младшего внука Иннокентия.

– «Сын! Не упусти парня! За ним нужен глаз, да глаз! А то он таких наворочает дел, сам не расхлебаешь!».

Платон всегда прислушивался к материнским советам в части воспитания детей, анализа поведения и характеров других людей – советам бывшего и весьма успешного педагога.

Но всё его подсознание жило предчувствием неумолимо надвигающейся беды. Он гнал от себя назойливые мысли, но они настойчиво, раз за разом всё же лезли в его голову, частично парализуя его волю и даже наводя на него некоторый страх, а то и почти животный ужас.

Насмотревшись на терзания Ксении, ему, особенно теперь, никак не хотелось терять свою мать.

Но холодный рассудок всё же подсказывал близость развязки.

Чтобы как-то отвлечь матушку от пораженческих мыслей, Платон, больше интуитивно, чем осознанно, вовлёк её, помимо приготовления пищи и мытья посуды, ещё и в некоторые новые домашние дела.

Сославшись на неумение и нежелание Ксении вязать, он попросил мать заштопать его тёплые носки.

Та с удовольствием согласилась. И хотя её зрение уже потеряло остатки остроты, она всё же очень старалась доставить своему любимому сыночку хоть такую пользу и радость.

Чуть позже Платон начал достраивать забор между ними и соседями. И Алевтина Сергеевна была вынуждена ему в этом немного помочь.

Забор, в виде сетки «рабицы», закреплённой на асбоцементных столбах, предстояло натянуть лишь по линии от уровня дома до угла участка, где стояла её любимая берёза-талисман, то есть практически до металлических ворот, закрыв их участок автомобильной стоянки.

Мать, сидя на стуле и одновременно, иногда помогая себе тростью, как могла, держала рулон сетки, периодически с укоризной поглядывая на должников-соседей.

Вскоре забор был готов, и Платон торжественно объявил об этом матери:

– «Мам! Наша с тобой давняя мечта наконец-то сбылась! Посмотри, как стало уютно и красиво!».

На фоне забора и берёзы он даже сделал фотографию Алевтины Сергеевны, якобы садящейся в Волгу. Тогда сын ещё не знал, что эта фотография матери станет её прижизненно последней.