Тайна тринадцати апостолов - Наталья Александрова Страница 7

— Жениться? Мне? — фыркнул Старыгин. — Еще чего?

— Но я не для того пришел, чтобы цитировать Пушкина или обсуждать вашу личную жизнь! — спохватился Лютостанский. — Как, вам удалось что-нибудь узнать? Сколько времени вам понадобится на реставрацию картины? Дня за три управитесь?

— Вы понимаете, Александр Николаевич… — протянул Старыгин смущенно, — дело в том, что реставрировать здесь нечего.

— То есть как — нечего? — Лютостанский повернулся к злополучному портрету. — Нужно убрать эту чертову кровь… извините за грубость, нужно вернуть картине ее первозданный облик…

— А это и есть ее первозданный облик, — перебил Лютостанского Дмитрий Алексеевич.

— Что вы такое говорите? — Искусствовед захлопал глазами. — Но эта кровь…

— Эта кровь написана теми же самыми красками и тем же художником, что и вся остальная картина. И тогда же — в середине шестнадцатого века.

— Да бросьте, Дмитрий Алексеевич! Вы же сами понимаете — этого не может быть!

— Понимаю, — вздохнул Старыгин, — понимаю, но ничего не могу поделать. Об этом говорит и характер письма, и спектральный анализ материалов.

— Что, вы уже успели провести спектральный анализ? — недоверчиво переспросил Лютостанский.

— Да, вот, пожалуйста, результаты! — Старыгин показал искусствоведу компьютерную распечатку.

— Как это вам удалось уговорить Константина?.. — проворчал Лютостанский, разглядывая распечатку.

— Ну, есть у меня свои маленькие секреты! К любому человеку можно найти подход!

— Ну, надо же… — Александр Николаевич просмотрел распечатку и поднял на Старыгина изумленный взгляд. — Но этого же не может быть! Это невозможно!

— Невозможно. — Старыгин развел руками. — Невозможно, но факт! Как говорил Козьма Прутков, если на клетке слона ты видишь надпись «буйвол», не верь глазам своим!

— Вам бы все шутить… но как вы это можете объяснить?

— Пока никак… но поскольку в чудеса мы с вами не верим — ведь не верим же? — я могу предположить только одно разумное объяснение. Существует не один, а два портрета адмирала Морозини кисти Тинторетто, и кто-то заменил один портрет другим.

— Но это тоже невозможно! — воскликнул Лютостанский, взмахнув руками. — Для этого этот кто-то должен был пронести второй портрет в Эрмитаж и вынести из музея первый…

— Или спрятать его где-то внутри. Эрмитаж большой, в нем многое можно спрятать. Но, впрочем, я не настаиваю на своей версии. Я просто гадаю…

— Мы с вами здесь не для того, чтобы гадать! — строго проговорил Александр Николаевич. — И если честно, меня больше волнует даже не то, как подменили портрет, а что же нам теперь делать. Картина через три дня должна лететь в Венецию…

— И чего же вы от меня хотите? — спросил Старыгин, расслышав в голосе Лютостанского робкие, умоляющие нотки. — Я же не могу сотворить чудо!

— Дмитрий Алексеевич, голубчик, вы же талантливый человек, вы же можете как-нибудь записать эту кровь? Привести картину в первозданное состояние?

— Александр Николаевич! — возмутился Старыгин. — Что вы такое говорите? Я же только что показал вам результаты анализа! Это и есть первозданное состояние картины! Тинторетто именно так задумал и написал портрет адмирала Морозини! И я не могу, не имею морального права искажать его замысел! Я не могу портить картину великого художника! Я этого себе никогда не простил бы!

Лютостанский растерянно молчал, и тогда Старыгин добавил еще один аргумент:

— Вы же знаете, что перед отправкой картину обследуют независимые эксперты, назначенные страховой компанией. Они, несомненно, заметят мою самодеятельность и поймут, что картина переписана только что. Как мы это будем объяснять?

— Ох, Дмитрий Алексеевич! — Лютостанский покаянно опустил голову. — Простите старика! Сам не знаю, что на меня нашло. Как я мог вам такое предложить…

— От безысходности! — подсказал Старыгин.

— Вот именно, от безысходности! Я просто не представляю, что нам делать! Все документы уже подписаны, все договоренности достигнуты, причем на самом высоком уровне… нет, менять что-либо уже поздно! Невозможно!

Лютостанский принялся нервно ходить по кабинету, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Наконец он остановился и повернулся к Старыгину:

— Выхода нет. Придется отправлять картину в Венецию в таком виде. Но вот что, Дмитрий Алексеевич. Вы полетите с ней.

— В Венецию? — переспросил Старыгин.

— Ну да, в Венецию! Куда же еще? Между прочим, не самое худшее место на свете!

— Венеция прекрасна, — кивнул Старыгин, — но как же…

— И не возражайте! У вас ведь открыта шенгенская виза?

— Открыта, но…

— И итальянский язык вы знаете превосходно…

— Но у меня здесь много дел…

— А все остальные дела подождут! В общем, решено — вы едете с картиной в Венецию. Собирайтесь…

— Руки! — рявкнул мастер Якопо. — Сколько раз я тебе говорил, остолоп, — руки!

— Что не так с этими руками, учитель? — Джакомо, новый ученик, на Троицу пришедший из Падуи, смотрел исподлобья, дерзко смотрел, не так, как подобает ученику. Но мастер Якопо вдруг смягчился. Он сам был когда-то таким же — дерзил своему великому учителю Тициану, не слушал его советы.

— Они вялые! — Мастер Якопо отобрал у ученика кисть и двумя сильными мазками поправил руки святого Луки, над которым работал ученик. — Сколько раз я тебе говорил — руки передают характер человека даже больше, чем лицо! Поэтому уделяй им больше внимания. Видишь, что написано там? — он показал толстым пальцем, измазанным краской, на выписанный над камином девиз: «Рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана». — Это не пустые слова! Если ты хочешь работать в моей мастерской, старайся соответствовать этому девизу! Работай над рисунком, работай над колоритом!

— Я стараюсь, учитель!

В это время к мастеру Якопо подошла хромоногая служанка Лючия.

— Господин, там к вам пришел какой-то человек.

— Что еще за человек? — Мастер недовольно отвернулся от неоконченной картины. — Ты же знаешь, что меня нельзя беспокоить во время работы!

— Но он очень настаивает… он сказал, что его прислал господин граф Фоскари.

— Фоскари? — Мастер Якопо нахмурился. — Ладно, я поговорю с ним.

Он вышел из мастерской, остановился на пороге прихожей, увидел невысокого белобрысого слугу, который с любопытством оглядывался по сторонам.

— Тебя правда прислал граф Фоскари? — осведомился мастер.

— Он самый. — Посланец горделиво вскинул голову, как будто родовитость и влиятельность его господина перешли отчасти и на него. — Меня послал его сиятельство граф. Только об этом никому не следует говорить.