Год тумана - Мишель Ричмонд Страница 70

— А я получу за это комиссионные?

— Разумеется.

— Ладно. — Он снова поворачивается к телевизору. Показывают испанский сериал. Насколько могу разобрать, двое братьев борются за любовь одной женщины.

Стараюсь не выказывать разочарования при мысли о том, что соревнования только через три месяца. Все это время ребенок может страдать от голода или подвергаться немыслимо жестокому обращению. За три месяца ребенок может умереть. За три месяца вообще может случиться что угодно.

Возвращаюсь на автобусе в Эрмосу. Наблюдая, как мимо катятся холмы, кофейные плантации, коттеджи и разбросанные хижины, я ощущаю тягостное чувство поражения. Вернувшись в Эрмосу, забираю свои вещи из домика на пляже и иду в бар к Сами.

— Не повезло?

— А ты как думаешь?

— И что теперь?

— Поживу здесь еще пару дней, а потом поеду в те места, которые назвал Дуайт. Если ничего не узнаю, в июне, к началу соревнований, вернусь в Бока-Барранка.

— Ты ее найдешь, — говорит Сами, но голос подруги звучит неубедительно. Она не смотрит мне в глаза, не может выдавить ни одной ободряющей фразы. Знаю, она из тех людей, которые говорят тебе то, что хочешь услышать. Представляю, как она болтает по телефону со своим женихом из Техаса и год за годом твердит ему, будто вот-вот вернется в Штаты. Говорит, что любит и скучает, а здесь без него совсем невесело.

Оставляю домик в Эрмосе за собой еще на месяц, а потом в течение трех дней езжу по всему побережью с его длинными роскошными пляжами и редкими отелями, потайными бухтами и сонными деревушками, пальмовыми рощами и рисовыми полями. Расспрашиваю и раздаю карточки. Описываю доску и ее владельца. «Среднего роста. На груди татуировка в виде волны. Ездит в желтом «фольксвагене». Возможно, путешествует вместе со светловолосой женщиной несколькими годами старше».

Меняю некоторые детали своей истории в зависимости от того, с кем разговариваю. Иногда называю парня с Ошен-Бич своим давно утраченным братом, который потерял связь с семьей. Иногда это мой «бывший»; сначала я разбила ему сердце, а потом поняла, что не могу жить без него. История становится совсем фантастической, если выпью или не высплюсь. Рассказываю о том, что моя мать нуждается в пересадке почки, а этот человек — единственная подходящая кандидатура. Я задолжала ему много денег, а потом внезапно получила наследство и решила расплатиться со всеми кредиторами. Я уверовала в Бога и решила попросить прощения у всех, кому навредила в жизни. История с доской Розботтома также обрастает домыслами. Говорю, будто мой больной брат больше всего на свете хочет такую. Представляюсь сотрудником крупной американской кинокомпании: мы снимаем сногсшибательный документальный фильм, который станет символом эпохи.

Я научилась хорошо лгать. Могу взглянуть в глаза любому человеку и рассказать любую байку. И все-таки мои выдумки ни к чему не приводят. Время от времени кто-то вспоминает, что видел доску Розботтома, но описание ее владельца не совпадает с внешностью парня с Ошен-Бич. И потом, обычно доску видели давно, или вообще в другой стране, или даже не видели сами, а просто слышали о ней. Не нахожу ни одной серьезной зацепки и упорно отталкиваю мысль о бессмысленности поездки в Коста-Рику. Очередное заблуждение, которое ни к чему не ведет. Не могу поверить в это, не могу даже представить себе возвращение домой без Эммы.

Однажды в окрестностях городка Пуэрто-Койото, остановившись по нужде на безлюдной тропинке, испуганно вздрагиваю, слыша громкое шуршание листвы. Поднимаю глаза и вижу двух туканов. У них нелепые желтые клювы с оранжевой каймой и кроваво-красным кончиком. Эти красивые редкие создания, некогда приводившие меня в экстаз как фотографа, теперь не вызывают никаких эмоций. Всего лишь птицы, сидящие на дереве над тропинкой, ведущей в лес.

В Тортугеро просыпаюсь рано, с петухами. В этой стране петухи буквально повсюду, они выполняют функцию всеобщего будильника. Пробираюсь по скалистому пляжу и наблюдаю за гигантскими морскими черепахами, похожими на обломки кораблекрушения, медленно плывущими под поверхностью моря. В лесу неподалеку от пляжа полно змей и обезьян-ревунов. Эта часть страны обладает тревожной, опасной красотой. Здесь человек может просто исчезнуть. И снова приходит в голову мысль о невыполнимости миссии. Тело крепнет и набирается сил, а сознание, боюсь, понемногу сдает.

Думаю о Джейке, который сейчас в Сан-Франциско, учит школьников и в одиночестве ужинает, накрепко заперев дверь детской. Интересно, вспоминает ли он обо мне или же в попытках не думать об Эмме постепенно лишается энергии и желания продолжать борьбу? Интересно, вспоминает ли он о том, каково это было — любить, готовиться к свадьбе? Ворочается ли в постели, пытаясь нащупать меня рядом с собой? Просыпается ли в испуге, обнаружив, что постель пуста?

Всегда восхищалась целеустремленностью Болфаура: приняв решение, он уже не колебался. Теперь же его непоколебимость работает не в мою пользу. Прекрасно понимаю: сейчас не в моих силах заставить его повернуться ко мне лицом. Мы оказались по разные стороны черты, когда я покинула Сан-Франциско.

Нет, говорю себе. Все же могу кое-что сделать. Нечто невероятное. Могу вернуть ему Эмму.

Продолжаю мысленно возвращаться к тем минутам на пляже. Вспоминаю свою панику и медленно наползающий ужас. Эмма находилась рядом. Прошла секунда — и пропала. В промежутке между двумя реальностями — ее присутствием и ее отсутствием — мертвый детеныш тюленя на песке. Неподвижное пятнистое тельце, широко раскрытые невидящие глаза.

Иногда мне снится, будто я прикасаюсь к мертвому тюленю и пытаюсь его оживить. Время идет, ничего не происходит, а потом по холодному тельцу пробегает дрожь. Тюлень начинает дышать, открывает глаза и смотрит на меня. Поворачиваюсь и вижу Эмму, совсем рядом; она идет ко мне и несет ведерко, полное морских ежей. Во сне девочка никуда не исчезала. Смотрю на нее и думаю: «Какая жуткая была ночь». Во сне я так счастлива, что от радости провозглашаю во весь голос: «Значит, ничего этого на самом деле не было!» Эмма ставит ведерко на песок, и мы начинаем рассматривать морских ежей одного за другим.

Из Тортугеро возвращаюсь в Эрмосу. У Сами нет для меня новостей. Она повсюду расспрашивала о доске Розботтома, но безрезультатно.

— Наверное, твоя единственная надежда — соревнования в Бока-Барранка. А до тех пор стоит поездить по Карибскому побережью.

— Дуайт сказал, в это время года там мало кто катается.

— Это так, но в Лимон туристы ездят круглый год. Эти места очень популярны у американцев. Попытка не пытка.

На следующий день снова покидаю город. Поездка в Лимон занимает семь часов. Автобус, пропахший потом и луком, останавливается с резким толчком каждые десять минут. Водитель включил радио на полную мощность, и пассажирам приходится кричать, чтобы быть услышанными. Думаю о Калифорнии и мечтаю оказаться там. Рисую себе чистые белые простыни и собственную машину, тихие кафе и мою прохладную фотолабораторию, где стоит знакомый запах химикалий. В пути много времени на раздумья — об Эмме, Джейке, о бессмысленности пребывания здесь. Как можно разыскать на побережье двух человек? И что, если эти двое, точь-в-точь как мужчина в оранжевом «шевроле», почтальон и Лизбет, — очередной тупик, еще один ложный след, отвлекающий меня от правильного пути? Когда я одна, начинаю сомневаться в собственной правоте и в том, что мои бесконечные поиски приведут к успеху.