Водопад - Иэн Рэнкин Страница 79

Она узнала голос. Это была Дилис Джеммиль, молодая женщина-констебль.

– Что случилось, Дилис? – спросила она.

– Ты не забыла – сегодня у нас вечеринка?…

Вечеринка, о которой шла речь, представляла собой регулярный девичник, в котором принимали участие четыре-пять девушек-констеблей. Шивон была чем-то вроде почетного члена этого маленького общества любительниц громкой музыки, сплетен и водочных коктейлей на стойке бара – единственной женщиной-детективом, которую туда приглашали.

– Не знаю, смогу ли я, Дилис… – проговорила она.

– Ну, постарайся!

– Не знаю, – повторила Шивон. – В следующий раз я обязательно приду, договорились?

– Конченый ты человек, – сказала Дилис и ушла.

– Надеюсь, что нет, – пробормотала Шивон и встала со стульчака, чтобы открыть дверь.

Ребус стоял напротив церкви на противоположной стороне улицы. Он успел съездить домой и переодеться, но сейчас никак не мог заставить себя войти внутрь. Пока он так переминался с ноги на ногу, к церкви подъехало такси, и из него вылез доктор Керт. Задержавшись на тротуаре, чтобы застегнуть пиджак, он оглянулся и заметил Ребуса.

Церковь была маленькой и скромной – как и хотел Конор Лири. Он сам не раз говорил об этом во время их с Ребусом долгих бесед. «Быстро, просто и без соплей, – заявлял Лири. – Вот какими должны быть мои похороны». Но «просто» не получилось… Ребус сомневался и в том, что получится «быстро». Отпевать Лири приехал сам архиепископ, с которым старый священник когда-то учился в Шотландском богословском колледже в Риме; с ним прибыло несколько десятков священников и служек, которые уже вошли в церковь.

Керт застегнул последнюю пуговицу и зашагал через улицу к Ребусу. Тот отшвырнул сигарету и засунул руки в карманы. На рукаве у него остался серый след от пепла, но он не стал отряхиваться.

– Подходящий день для похорон, – сказал Керт вместо приветствия и поглядел на небо, затянутое свинцово-серыми облаками. Они были такими низкими и плотными, что даже на улице трудно было избавиться от ощущения, будто находишься в тесном и Душном помещении. Ребус машинально провел рукой по шее сзади и почувствовал, что волосы на затылке стали влажными от пота. В такие дни Эдинбург превращался в город сплошных стен и становился похож не то на склеп, не то на тюрьму.

Доктор Керт поправил манжету, вытянув ее из рукава ровно на дюйм, так что стала видна серебряная запонка с пробирным клеймом. Костюм у него был темно-синим, рубашка – белой, галстук-черным. Из-под брюк высовывались мыски начищенных черных туфель. Впрочем, Керт всегда одевался безупречно, и Ребус невольно подумал, что рядом с доктором сам он выглядит чуть не оборванцем. Его собственный костюм – самый лучший, который Ребус надевал по всяким официальным поводам, – был изрядно поношен. Брюки уже не сходились на поясе, и ему пришлось основательно втянуть живот, чтобы застегнуть крючок. Застегивать пиджак Ребус не стал и пытаться – и так было ясно, что в самое ближайшее время ему придется идти в «Остин Рид», где шесть или семь лет назад он покупал этот костюм. Правда, за последние пару лет Ребус получил немало приглашений на свадьбы и на крестины, но каждый раз дело как-то обходилось без особого парада. Оно и понятно: одно дело свадьба, и совсем другое – похороны, особенно если хоронишь коллег или друзей, с которыми в свое время было выпито немало виски… А они уходили буквально один за другим – всего три недели назад Ребус ездил в крематорий прощаться с одним из старых сент-леонардских патрульных, скончавшимся меньше чем через год после выхода на пенсию. Тогда, вернувшись домой, Ребус не стал отдавать рубашку в прачечную, а повесил ее и галстук в шкаф, словно предчувствуя, что скоро они опять понадобятся. Сегодня он снова был в той же рубашке; впрочем, прежде чем ее надеть, Ребус убедился, что воротничок еще достаточно чистый.

– Ну что, пойдем? – спросил Керт.

Ребус кивнул:

– Ты иди, а я…

– Что-нибудь не так?

Он покачал головой.

– Нет, ничего. Просто я не уверен… – Ребус вынул руки из карманов, достал сигареты, закурил и предложил сигарету Керту. Тот кивнул.

– Не уверен в чем? – спросил он, когда Ребус поднес ему зажигалку.

Ребус ответил не сразу. Он тоже закурил, не спеша затянувшись дымом.

– Я… я хочу запомнить его таким, каким видел в последний раз. А там… – Ребус кивнул в направлении церкви, – там будут речи, воспоминания и прочее… Словом, это будет уже не тот Конор Лири.

– Да, я помню – когда-то вы были очень дружны, – согласился Керт. – К моему большому сожалению, я знал его не так хорошо…

– А Гейтс приедет? – спросил Ребус.

Керт покачал головой.

– Он не может. Дела, знаешь ли…

– А кто… проводил вскрытие? Вы двое?

– Да. Преподобный умер от кровоизлияния в мозг.

Приглашенные тем временем продолжали собираться. Кто-то приходил пешком, кто-то приезжал на машине. Из остановившегося перед церковью такси выбрался профессор Девлин. Ребусу показалось, что под куцым пиджаком мелькнула серая вязаная кофта, но разглядеть ее как следует он не успел – Девлин быстро поднялся по ступеням и исчез внутри церкви.

– Он хоть чем-то тебе помог? – спросил Керт.

– Кто?

– Наш старик… – Он выразительно кивнул вслед отъехавшему такси.

– В общем-то нет. Правда, он очень старался.

– Что ж, в любом случае моя совесть спокойна: вряд ли я или Гейтс смогли бы сделать больше, чем сделал он.

– Наверное. – На секунду Ребус представил себе, как Девлин сидит за столом, с головой уйдя в изучение патологоанатомических подробностей вскрытия, а Эллен Уайли старается отодвинуться от него подальше.

– Он ведь был женат, правда? – спросил он.

Керт снова кивнул:

– Да, Девлин – вдовец. А почему ты спрашиваешь?

– Так просто. Ни почему.

Керт посмотрел на часы.

– Ладно, пожалуй, пора. – Он бросил окурок и растер его ногой. – Так ты идешь?…

– Нет. Я не пойду.

– А на кладбище поедешь?

– Думаю, тоже нет. Будет лучше, если я пропущу и это мероприятие. – Ребус посмотрел на затянутое тучами небо. – Как говорят американцы, матч с участием Ребуса переносится из-за дождя…

Керт кивнул:

– Тогда до встречи. Увидимся…

– Да. Когда произойдет очередное убийство, – уточнил Ребус. Потом он повернулся и зашагал прочь. В голове его проносились картины и образы, связанные с моргом и посмертными вскрытиями. Он видел деревянные чурбаки, которые подкладывали под шею трупа, видел предназначенные для оттока крови и других физиологических жидкостей канавки на поверхности стола, видел сверкающие хирургические инструменты и склянки для забора образцов. Потом Ребус вспомнил банки с заспиртованными экспонатами из Кунсткамеры Хирургического общества, глядя на которые он испытывал ужас, смешанный с почти неодолимым любопытством. Он знал, что когда-нибудь – и, возможно, довольно скоро – сам окажется на столе в морге и кто-то, быть может, те же Керт и Гейтс будут перебрасываться шуточками и говорить о пустяках, готовясь к привычной операции. Вот чем он для них станет: частью привычной работы, ежедневной рутины – такой же непримечательной и обыкновенной, как то, что происходило сейчас в церкви. Ребус, впрочем, от всего сердца надеялся, что хотя бы часть заупокойной службы будет на латыни: в свое время Лири очень нравилась католическая месса. Он даже цитировал из нее целые куски, прекрасно зная, что Ребус ничего не поймет. «Но ведь в твое время в школах еще преподавали латынь, не так ли?» – спросил однажды Лири. «В частных школах, возможно, и преподавали, – ответил ему Ребус. – Но там, где я учился, больше налегали на слесарное и столярное рукомесло». – «Вот как! Из вас, значит, делали служителей культа под названием «тяжелая индустрия»?!» – воскликнул Лири и рассмеялся своим особенным смехом, шедшим, казалось, из самой груди. Его смех, его манера прищелкивать языком каждый раз, когда Ребусу удавалось сказать что-нибудь особенно глупое, и преувеличенно громкое кряхтение, раздававшееся всякий раз, когда наступал его черед идти к холодильнику, – вот что осталось в памяти Ребуса от старого друга, и он знал, что еще долго будет помнить эти звуки.