Пациент скорее жив - Ирина Градова Страница 8

– Предположим – чисто гипотетически! – что я никуда не еду. Что вы хотели предложить?

– Я хочу вам предложить провести отпуск в рабочем режиме, – спокойно ответил глава ОМР, пристально глядя на меня своими прозрачными, почти немигающими голубыми глазами.

– То есть?

– Вам предстоит устроиться на работу в Светлогорскую больницу. Всего на месяц! – добавил Лицкявичус, заметив, что я собираюсь возмутиться такой наглости – надо же, он сказал «предстоит», словно я уже на все согласилась! Да кому придет в голову променять свой законный отдых на работу?!

– Все уже устроено, но мне требовалось переговорить с вами, – невозмутимо продолжал Лицкявичус, делая вид, что не замечает выражения моего лица.

– Значит, все уже устроено? А почему вы решили, что я соглашусь? Это же… полный нонсенс!

– Потому что я, как мне кажется, неплохо вас изучил. Вам нравится риск и небезразлична справедливость. Вы достаточно умны…

– Вот уж спасибо! – всплеснула я руками, хотя и не уловила сарказма в слове «достаточно», произнесенном главой ОМР.

– …и инициативны, – закончил он фразу. – И еще вы – единственный человек, который свободен в предстоящие тридцать дней и на которого я могу положиться, потому что видел вас в деле.

«Видел меня в деле»… Да я жизнь ему спасла! Но, конечно же, Лицкявичус не из тех, от кого можно дождаться благодарности.

– Вы устроитесь в Светлогорку медсестрой…

– Что?! – прервала я его, подпрыгнув на стуле. – Медсестрой?! Я, дипломированный врач, кандидат…

– Знаю-знаю, – не дал мне закончить Лицкявичус. – Но нам в этом деле не нужен кандидат медицинских наук, Агния Кирилловна. Нам нужна обычная медсестра… ну, не совсем обычная, а… короче, нам нужен такой человек, которому хватило бы образования оценить ситуацию с точки зрения врача-специалиста, а также такой, который смог бы передвигаться по всей больнице без риска. Потому что, увидев перед собой медсестру, все станут думать, что она относится к младшему медицинскому персоналу и, следовательно, не стоит внимания.

Я поняла: дальше придираться к словам бесполезно – Лицкявичус их не выбирает. И не мне его учить. Уже поздно, мужчине исполнилось пятьдесят!

– И что же именно я должна узнать?

Лицкявичус слегка кивнул и выдвинул ящик стола. На столешницу легла кожаная папка средней толщины, из которой глава ОМР извлек пачку фотографий.

– Эти люди пропали без вести, – сказал он, раскладывая снимки так, чтобы я могла их хорошо разглядеть. – Они никак не связаны между собой – даже не знали друг друга, не жили по соседству, не имеют общих родственников и друзей. Более того, исчезли они в разное время, некоторые – довольно давно. Лишь одно у них общее: все пропавшие – пожилые и одинокие. Есть подозрение, что…

– Ой, а вот ее я знаю! – воскликнула я, прежде чем Лицкявичус успел закончить предложение. В руках я держала фотографию женщины, которую привезли в ночь обрушения подъезда – той самой, что сейчас лежала в коме в моем отделении.

На немой вопрос Лицкявичуса я ответила коротким рассказом об обстоятельствах встречи с потерпевшей.

– Значит, вы знаете, кто она? – спросила я, закончив. – А мы-то голову ломали! Ведь никаких документов при ней не обнаружили, да и из одежды на женщине были только халат и тапочки…

– Это Александра Орбах, – пояснил глава ОМР, забирая у меня снимок и внимательно вглядываясь в него, словно видел впервые.

– Ор… Погодите, та самая Орбах?! – не поверила я.

Лицкявичус только кивнул. Господи, ну конечно же! Так вот почему лицо пациентки показалось мне смутно знакомым! А ведь было время, когда оно практически не сходило с экранов: я, можно сказать, выросла на фильмах с участием актрисы: их очень любил папа, и у нас дома было полно видеокассет. И, опять же, телепередача о пропавшей актрисе – не слишком ли много совпадений?

– Так это ее квартиру разграбили?

– Совершенно верно, – кивнул Лицкявичус. – В прокуратуре полно дел, связанных с пропажей стариков. Следов – никаких, старики исчезли, следователи откладывают папки в долгий ящик. А вот с Орбах вышла интересная история. Родни у нее нет, но есть друзья. Именно они забили тревогу, когда женщина внезапно перестала отвечать на телефонные звонки и открывать дверь. Квартиру вскрыли в присутствии участкового, и выяснилось, что она практически пуста: нет ни икон, ни картин – а у актрисы была довольно ценная коллекция русских художников восемнадцатого века, – ни серебряной и золотой посуды. Друзья знали, что в последние годы, начав испытывать нужду и поняв невозможность существования на маленькую пенсию, Орбах стала потихоньку распродавать раритеты. Однако не могла же она избавиться от такого количества антиквариата за какие-нибудь две-три недели! Кроме того, куда женщина сама-то делась? Воры действовали очень тихо, а когда уходили, аккуратно закрыли дверь, чтобы ни у кого и мысли не возникло о том, что квартиру вскрывали. Отсюда вывод: взломщики не только знали, что Орбах будет долго отсутствовать, но и хотели, чтобы кража как можно дольше оставалась тайной.

– А ОМР-то каким боком оказался замешан в это дело? – удивилась я. – Разве оно не в ведении милиции или прокуратуры?

– Но ведь тут речь идет о Светлогорской больнице. Видите ли, туда доставили одну старушку с гипертонией, а потом, выписавшись, она утверждала, что видела пропавшую Орбах и даже с ней разговаривала. Актриса-то вроде бы говорила, будто за ней следят и не дают ей свободно передвигаться, и просила ту женщину передать записку своей подруге.

– Так передала старушка записку-то?

– Нет. К сожалению, больше они с Орбах не виделись.

– Не понимаю, – пробормотала я, – каким образом можно держать пациента в больнице, если он того не желает? Клиника ведь не психушка!

– И я не понимаю, – согласился со мной Лицкявичус. – Та пациентка, в конце концов, могла и ошибиться…

– Но вы в этом сомневаетесь? – предположила я.

– Есть причины. Светлогорка в последнее время слишком часто фигурирует в докладах «наверху». Даже главврача сняли и нового поставили, но все равно проблем хватает. Больница сама по себе старая, хорошего оборудования туда уже лет сорок не поставляли, как и мебели. Там койки, наверное, ровесницы Орбах! Вот и везут туда стариков, за которых некому заступиться, – умирать. Помощи дельной им все равно оказать не в состоянии, но везти же надо куда-то.

– А как по бумагам? – поинтересовалась я. – Пропавшие старики в них значатся?

– Вот за тем-то вы мне и нужны, Агния Кирилловна! Дело в том, что исчезновение людей и Светлогорку пока никак не связали воедино: дела находились в ведении разных следователей и уже, наверное, похоронены. Вы же знаете, как у нас ищут пропавших.

– А как?

– Да никак! – развел руками Лицкявичус. – Если кто придет и доложит, что, мол, видел человека там-то и там-то, тогда его, возможно, и найдут, а вот с поисковыми собаками что-то никто не бегает. Если бы не слова той женщины, что видела Орбах… В общем, скажем так: покопаться в Светлогорке следовало уже давно, причем не в составе официальной комиссии, а изнутри – только так можно выяснить, что там на самом деле происходит. Поэтому нам и нужен «крот».