Кружевное убийство - Людмила Мартова Страница 8

– Нет, – на этот раз ответила мама, а Снежана лишь кивнула.

– Получается, единственная зацепка в расследовании преступления у нас по-прежнему – рисунок кружева, только теперь мы знаем, кем и когда он был нарисован. Осталось только понять, может ли нам это как-то помочь. Скажите, а другие родственники, у которых могли бы остаться работы Татьяны Макаровой, есть?

– Несомненно, – пожала плечами мама. – У Таточки было семеро детей, но кто-то умер в детстве, кого-то погубила революция, а потом война. Моя мама у бабушки была уже единственным ребенком, и, по ее словам, ни с кем из двоюродных она никогда не общалась. Ну и плетением кружев они вряд ли интересовались, потому что мама моей бабули была единственной девочкой. Все остальные дети Таточки – сыновья, так что свои умения она передала одной наследнице – своей внучке, моей бабуле.

– Подумайте, может, вы еще что-то вспомните. Какие-нибудь детали, которые могли бы пролить свет на личность потерпевшей.

– Бабуля рассказывала, что Таточка была довольно замкнутым человеком, точнее, крайне недоверчивым. Она с детства талдычила бабуле, что та не должна доверять чужим людям, какими бы близкими они ни казались. Кажется, у нее в юности были закадычные подружки, которые ее то ли предали, то ли обманули, и она до конца жизни так и не смогла снова довериться людям. Деталей я не помню, если честно. Столько лет прошло, да это никогда и не казалось мне важным. Я вообще рассказы про Таточку слушала исключительно из любви к бабуле. Мне самой давно умершая женщина, которую я никогда не видела, была совершенно неинтересна.

– Что ж, будем считать, этот путь в расследовании тупиковый, – задумчиво сказал Зимин. – И будем продолжать искать пропавших людей. Так мы явно быстрее установим личность жертвы.

– Михаил Евгеньевич, Лиля, а можно попросить, чтобы вы потом рассказали нам, кем она была? Если честно, очень интересно, откуда у нее сколок Татьяны Макаровой, – попросила Снежана. – Вдруг, идя от обратного, это тоже удастся выяснить.

– Договорились, – энергично сказала Лиля. – Спасибо вам и за угощение, и за беседу.

Гости встали из-за стола, и Снежане показалось, что следователь с сожалением посмотрел в сторону стоявшей на плите сковородки, в которой еще оставалось немного картошки. Его что, правда жена не кормит? Сама она не чувствовала голода, хоть поела совсем немного. Таинственная история, уходящая корнями в прошлое ее семьи, будоражила воображение.

Снова переодевшись в домашнее, Снежана вернулась в комнату-мастерскую, прикрыла дверь и начала решительно доставать из стоящей на столе коробки пожелтевшие листы бумаги, украшенные вензелем Т.М.

* * *

Татка разогнулась, закончив кружевной воротничок, начатый еще на прошлом занятии, и незаметно потерла затекшую спину. Ее учительница София могла работать часами, не проявляя ни капли усталости, и Татке было стыдно, что она такая невыносливая. Интересно, обед скоро?

Есть ей не хотелось, но надежда увидеть пришедшего из суда Петра Степановича приятно холодила кончики пальцев. Пусть отец Софии и старый, сорок шесть лет, зато какой красивый, аж сердце замирает.

– Девочки, перерыв, – скомандовала София и павой выплыла из комнаты, где занимались ученицы.

Татка достала узелок со скромным обедом. К ней подсела Дуся и вытянула из-за пазухи ломоть ржаного хлеба да луковицу. Татка вздохнула. Дусина семья жила бедно, гораздо беднее, чем Таткина, и она, как могла, подкармливала подругу, прихватывая из дома лишний огурец или картофелину, делясь куском домашнего пирога – в те дни, когда он был, конечно. Вот и сегодня она отломила половину вытащенной поутру из чугунка картошки и протянула подруге тонкий, прозрачный, розовый кусок домашнего сала. Неделю назад отец забил поросенка, и сало поспело как раз к сегодняшнему утру, посыпанное крупной солью и черным перцем, а еще натертое чесноком.

– На, держи.

– Сало? – недоверчиво спросила Дуся, не веря собственному счастью. – Не возьму, сама ешь.

– Да мне мамка на тебя дала, – засмеялась Татка, отдавая дань уважения щепетильности подруги. Дуся была бедная, но гордая, одалживаться не любила. – Ешь, вкусное.

Рядком подсела Палашка, достала из берестяного туеска ломоть пшеничного хлеба, кусок отварного мяса и горшочек с винегретом. Даже у Татки рот непроизвольно наполнился слюной от поплывшего по комнате запаха подсолнечного масла, а уж Дуся и вовсе чуть не заплакала. В ее семье винегрет ели только по праздникам, о мясе мечтать и вовсе не приходилось. Его готовили редко, а из супа раскладывали по тарелкам только работникам – мужчинам.

– Ты в сторонке не могла поесть? – в сердцах спросила Татка у второй подруги. – Понимаешь ведь все, зачем дразнишься.

– Я не дразнюсь, я ем, – ответила Палашка, вгрызаясь в мясо острыми белыми зубами, которые придавали ей сходство с хорьком. – И вы ешьте, я же вам не мешаю.

– Оставь, – тихонько прошептала Дуся, видя, что Татка готова взорваться и наговорить жадной подруге гадостей. – Ешь быстрее, еще прогуляться успеем.

Если она хочет застать Петра Степановича, стоит поторопиться. Татка быстро съела свою половину картофелины, соленый огурец и кусочек сала, лежащий на хлебе, ссыпала в рот крошки, отряхнулась и потянула за руку Дусю, не глядя на продолжавшую трапезничать Пелагею.

– Пойдем.

Натянув верхнюю одежду, девушки выскочили в коридор, поспешили в сторону входной двери и вдруг замерли – она открылась, впуская внутрь клубы холодного воздуха и скрытого в них хозяина дома, Петра Степановича Брянцева.

Охнув, Татка отступила в сторону, спряталась под лестницей, ведущей на второй этаж, и смотрела на своего кумира, не в силах отвести глаз от его выразительного и почему-то раздраженного лица. Ей в шею сопела Дуся.

Дверь снова отворилась, и теперь в клубах уличного тумана в дом ввалился гость – невысокий щуплый мужчина в суконном пальто и мятом картузе. Его, впрочем, он снял и держал в руке.

– Петр Степанович, миленький, вы зря отказываете, – бормотал он фальцетом. Присевшим под лестницей девчонкам было слышно каждое слово. – Я же ни о чем особом не прошу. Ну что вам стоит дело с полочки снять и в портфельчике домой унести. Вы же в канцелярии работаете, у вас все дела уездного суда под рукой. Судья с делом пока и не знакомился вовсе, а если вы папочку заберете, то и не ознакомится. Петр Степанович, вы хоть крест-то посмотрите! В нем сапфиры настоящие. Фамильный, от деда достался, большие тыщи стоит. Дед, когда помирал, строго-настрого запретил продавать, как бы туго ни было. И я бы ни в жизнь не расстался с реликвией семейной, но ради брата ничего не пожалею. Давайте, я вам крест, вы мне папочку, и разойдемся. Обещаю, что никогда-никогда вы меня больше не увидите.

– Любезный, пойдите вон, – нервно отвечал Петр Степанович, стаскивая с шеи шарф. – Если вы не отстанете, я в полицию обращусь. Вы же меня на преступление толкаете, как вам не совестно! Никогда я не соглашусь на то, что вы предлагаете. Никогда! И оставим этот разговор, милостивый государь.