Плеть темной богини - Екатерина Лесина Страница 8

– И вообще, знаешь что, я вот думаю… – Дашка вдруг замолчала, и эта пауза претворяла появление мысли или решения, от которого Илье не отвертеться. – Я думаю, что эта стерва с нее еще поимеет… оно странно, конечно, что вот так… Магда у нас тварь расчетливая, и вдруг бросить… она ж Юльку как живой кошелек, запасной аэродром держала… Илья, пожалуйста, поговори со Светляковой. Ну не хочешь жениться – не женись! Но поговори. Она ж как ребенок, одна не выживет…

– Хорошо, – пообещал Илья и тут же проклял себя за слабость. И тут же простил. Конечно, если бы он не был таким слабым, он бы ни за что не позволил Алене уйти.

За любовь надо бороться. Только вот она всегда побеждает.

И заварка в жестяной коробке, бело-розовой, привезенной из Праги Аленой – часа полтора выбирала среди таких же бело-розовых, одинаковых на первый взгляд банок, – закончилась.

Магда торопилась. Она не любила спешить, потому как в спешке терялась, забывала о необходимости контролировать себя, выпуская из виду то одну, то другую деталь, которые пробивались наружу, разрушая образ, создаваемый годами.

И тогда, из трещин в образе, выглядывало прошлое, то самое, где она второпях собиралась, заталкивая вещи в нутро рюкзака, утапливая коленом, срывая ногти в попытке затянуть молнию, кусая губы, прислушиваясь к звукам за дверью.

Она бежала на вокзал, задыхаясь от ужаса и понимания, что догонят, настигнут, найдут и утянут обратно, в стаю. И по следу ее летели тени, то подпрыгивая, готовясь накрыть с головой, то опадая, разлетаясь под ногами сухой листвой.

Август берег дожди.

А Магда берегла себя и оттого усилием воли затолкала «тогдашние» страхи в отведенный им закуток памяти.

– Сидеть! – скомандовала она и, оглянувшись на витрину, ощерилась. – Лежать! Бояться!

До встречи двадцать минут. Целая треть циферблата и две медленные стрелки, готовые сомкнуться на двенадцати.

Тени исчезают в полдень.

Магда совершенно искренне ненавидела тени. А еще очень хотела жить. И потому, вздернув подбородок, расправив плечи, фыркнув на отражение, мелькнувшее в одной из витрин, она ускорила шаг.

Нет, это еще не бег.

Она успеет. Она всюду успевает. И все делает правильно. И в кафе, грязноватое, пропахшее пережаренным мясом, специями и пивом, она вошла с запасом в три минуты. Впрочем, ее визави уже ждал.

– Привет, – он вяло помахал рукой и, подняв полупустой бокал, вылил остатки пенной жидкости в глотку. Кадык заходил, растянулись морщины и складки, четче проступила щетина.

Отвратителен. Всегда был отвратителен, а теперь особенно. Сдал, обрюзг, оплыл, как воск на солнце. Обвисли губы и щеки, налился пивной дряблостью подбородок, кривоватый нос сочился через поры пивным потом, а из вывернутых ноздрей торчали пуки волос.

– Садись. Пиво будешь? – Он хлопнул по скамье и дружелюбно оскалился. А вот зубы сохранились целыми и даже белыми, впрочем, все равно они казались Магде этаким частоколом, по-за которым открывался путь в ненасытную глотку. А жрал он много. И не только пиво.

Но Магда села и, преодолевая брезгливость, мягко произнесла:

– Как ты?

– Никак. Тоска зеленая. Я тут с ума схожу…

Давно сошел, в тот момент, когда в его прокуренной, пропитой голове возникла мысль явиться сюда.

– Магдусь, я устал, – он руками закрыл лицо и всхлипнул. – Магдусь, помоги… пожалуйста, помоги мне…

– Конечно, милый, помогу, – она ласково провела рукой по всклокоченным волосам, жирным, слипшимся и изрядно побитым сединой. – Я уже почти договорилась с клиникой. Они тебя вылечат. Они помогут. Потерпи.

– Я терплю.

Разве? Что он знает о терпении? Алкоголик несчастный. Терпеть – это ждать, несмотря и вопреки, подгадывать момент, собирать крупицы информации, сдерживать себя, беречь от срывов, откладывая гнев на потом и зная, что это потом никогда не наступит.

– Вот и умница, – сказала Магда. – Я знала, что могу на тебя положиться.

Воняет, как же от него воняет. Она отвыкла от смешения запахов: от смрада застарелого пота, дыхания, спирта и тяжелого одеколона, который он по прежней привычке выливал прямо на рубашку.

– Смотри, что я принесла, – Магда достала из сумочки крохотный пакетик. – Одну примешь завтра утром, другую – вечером.

Взгляд у него сразу становится жадным и просящим одновременно, как у собаки, которую подразнили костью, но не дали.

– Это только чтобы продержаться. Понял?

Закивал, затрясся, зашлепал губами, пытаясь что-то сказать, но, не находя слов, протянул сложенные лодочкой руки.

– Обе сразу нельзя, – строго проговорила Магда, протягивая пакетик. – Ты же не хочешь умереть?

О нет, смерти он боялся, пусть и подыхал медленно, захлебываясь собственной мерзостью, но при этом не решаясь сделать последний шаг, который бы избавил ее от необходимости таких встреч. С другой стороны, возможно, это и к счастью. Даже столь никчемное существо можно использовать.

– И ты помнишь, о чем я тебя просила? Ты сделал?

– Почти.

– Ты должен был сделать. Все сделать. Как я тебе говорила. Почему ты не сделал?

Именно так с ним и надо, кратко и конкретно.

– Я… я подумал… вчера сделал… а сегодня доделаю. Мне только занести! Коробку занести! Я сегодня же, сейчас же! Я сделаю…

– Если ты не сделаешь, – Магда сунула пакет в заскорузлую ладонь, – я больше не приду. И тогда тебе самому придется зарабатывать и на дозу, и на клинику.

Этого он тоже боялся, пусть поначалу, только-только объявившись в городе, и пытался хорохориться, требовать, шантажировать, но уже тогда был настолько жалок, что Магда не испугалась.

Впрочем, она давно разучилась бояться, в тот вечер, когда уходила от теней на стенах. Тогда стигийские псы потеряли след.

– Сегодня же, – повторила она, поднимаясь.

Закивал, подорвался было идти следом, но плюхнулся на лавку, обнял пустой бокал и, глянув с прежнею тоской, протянул:

– А денег? Дай, пожалуйста, денег… мне очень надо… спасибо. Я люблю тебя, Магда. Ты… ты могла бы прийти ко мне тогда! Я бы помог, честно, помог…

Ложь, и они оба это знают.

Юленька открыла глаза, удивляясь тому, что совсем не хочется спать. И ночью не хотелось. Она вообще надолго растянулась, эта самая ночь. Юленька лежала в постели, закрыв глаза, уговаривая себя, что еще немного, через две овечки, она, наконец, получит спасительную передышку.

Сон – это когда не больно и не пусто. Когда не нужно думать о Михаиле, и Магде, и вообще о чем бы то ни было, ведь все мысли искажаются в сюрреалистическом пространстве раскрывшегося разума. Юленьке нравились ее сны, иногда молочно-шоколадные, пронизанные карамельными нитями эмоций; иногда безотчетные, неразличимые в деталях, стремительные и яркие; иногда медленные, тягучие, как нуга, расползающаяся по поверхности печенья.