Черная книга русалки - Екатерина Лесина Страница 8

Гришка, в очередной раз приложившись к бутылке, кое-как закрутился в покрывало. Идти домой он не собирался, еще чего не хватало! Сама прибежит. И умолять будет, чтоб вернулся, а он еще поглядит, соглашаться али нет... нет, потом, конечно, согласится, все ж таки с Машкой жить сподручнее: и сготовит, и приберет, и баба неплохая, а что вспыльчивая, ну так это семейное, теща-то покойная тож не ангельских характеров была.

Темнело. Заорали, заплакали козодои, нагоняя страху, а откуда-то издалека, с берега, донеслось:

– Ой, цветет калина в поле у ручья...

Голос был незнаком, видать, дачницы гуляют. Гришка прислушался.

– Парня молодого полюбила я... парня полюбила...

И хорошо выводит-то, будто взаправдашняя артистка.

– Не могу открыться...

А может, ну его? Дома Машка ужин сготовила, малых спать положила, ждет небось замиряться. Она ж хоть и вспыльчивая, но отходчивая. А у Гришки спину крутит, ему со спиной никак невозможно в мокрых кустах сидеть.

– ...слов я не найду.

Ишь разоралась. Гришка поднялся, скатал покрывало, укрыв его куском брезента, придавил сверху камнем, недопитую бутылку сунул в карман куртки и выплюнул окурок на траву.

– Он живет, не знает...

Окрестности затянуло туманом, густым, плотным, таким, что дальше, чем на три шага, ничего и не видать.

– Твою ж... – привычно ругнулся Гришка, прикидывая, в какую сторону идти. А мгла колыхалась, то отползая, то накатывая седой волной, придавливая листы малины, касаясь липкими пальцами кожи, будоража, пробуждая глубинный страх.

– ...ничего о том, что одна дивчина думает о нем...

Гришка пошел наугад. Вот диво-то, он ведь точно знал, где Погарье, и не раз хаживал, и по тьме ночной, и в пургу случалось, а тут вдруг заблудился.

Кусты малины цеплялись за одежду, точно уговаривая погодить, посидеть, дождаться ночи, когда туман схлынет, исчезнет в водах озера Мичеган, но Гришка отмахивался, матерясь вполголоса, и упрямо шел вперед. А вышел снова к яблоне, споткнувшись о собственный табурет, едва не упал.

– Расцветали яблони и груши... – завела девица новую песню.

– Эй! – осмелился Гришка. – Ау!

Молчание. Тишина. Легкий шелест ветвей и будто вздох чей-то, до того печальный, что прям сердце сдавило.

– Ау!

– Ау, – отозвалось из тумана. – Ау-ау-ау...

И смех, звонкий, издевательский.

– Ты кто?

– А ты? – переспросила женщина.

– Я? Я Гришка. Гришка Кушаков, из Погарья. А ты откуда?

– Отсюда.

Внезапная догадка озарила Гришку, разом развеяв страхи.

– Дачница? Заблудилась, что ли?

– Заблудилась... заблудилась.

И будто снова кто-то вздохнул, прямо-таки за спиною. Гришка резко повернулся – пусто. Темный силуэт яблони проступает сквозь мглу, и малинника стена, и больше никогошеньки. Ну и примерещится.

– Страшно, – пожаловалась женщина.

– Так это... ты не бойся. Я ж тут.

– Там.

– Ну, значит, приду скоро. Ты, главное, с места не сходи и кричи. А я на голос выйду. Выведу.

Тут Гришка слегка покривил душой, он был совершенно дезориентирован, но признаваться в этом не собирался.

– Ау... – нерешительно пискнула незнакомка. – Ау... расцветали яблони и груши...

С песней это она хорошо придумала, правильно. На голос он и пойдет. Идет... и идет... и вроде рядом, вон уже и кусты кончились, под ногами трава, мокрая и скользкая. Туман. Голос. То справа, то слева. Близенько совсем. Что-то большое, высокое, навроде стены... рогоз, всего-навсего рогоз. Значит, озеро где-то рядом, ну да, вон и вода плещется, и сыростью пахнет, только не как обычно, подсохшим навозом, подгнившей травой, а будто бы цветами. Или духами? Конечно, откуда на озере цветам взяться-то? Тут отродясь ничего, кроме ряски, не росло. Это она, дачница...

– Во поле березка стояла... во поле кудрявая стояла...

– Эй, ты где там? Давай выходи! – Когда под ногами хлюпнула вода, Гришка остановился.

– ...люли-люли стояла...

– Выходи, говорю!

– Некому березку заломати, некому кудряву заломати...

Ненормальная. Они все там, на дачах, ненормальные. Гришка против воли сделал шаг. И еще один. И провалился в яму – неглубокую, по колено где-то, но сапогами воды набрал, да и сам вымок, пока выбирался. И кепку потерял где-то. Ну и день, сначала бинокль, потом кепка. А певунья ничего, хохочет только.

– Все, ты как хочешь, а я пошел!

Он сделал шаг назад и снова провалился. Выбрался, отплевался, огляделся... куда идти? Ни черта не видать. И в голову лезет всякое.

– Я крещеный, слышь ты! Вот! – Гришка дрожащей рукой нашарил крестик, который носил лишь потому, что тот был красивый, серебряный и Машкой подаренный. Освятить бы надо, да все недосуг было... недосуг.

– Во имя отца и сына... – начал было он, запнулся, не зная, что говорить дальше; а туман, подавшийся было назад, почуял Гришкину слабость, навалился мутной белизной, затянул все окрест. И эта, которая в озере, знай себе смехом заливается.

Нечисть!

Шаг, другой, и озеро все глубже, вот сапог под водой зацепился за корень, и так, что еле-еле вырвать удалось. Нет, не выберется он.

– Отпусти! – взмолился Гришка. – Ну зачем я тебе? Я... я никчемный. И пью. И Машка у меня. Другого найди. Я Машку люблю.

– Лю-ю-юбишь? – разочарованно протянула русалка.

– Люблю. Вот те крест! Она...

– Глупый! – фыркнуло из темноты. И водой плеснуло в лицо, ничего, Гришка утерся, Гришка стерпит, лишь бы отпустило. А в голове одна-единственная мысль: не поверят. Вот после сегодняшней истории точно не поверят. Ну и пускай, выбраться бы, на сушу бы, к Машке бы...

– Глупый, как есть глупый, отпусти, хозяюшка.

– Иди.

– Куда?

– Прямо.

Первый шаг, осторожный – а ну как обманет и в глубину заведет, но нет, вроде мельче стало и корни исчезли. Второй, третий... мельчало. Вот и рогоз, и запах будто бы прежний вернулся – застояло-гнилостный. И только нежный голосок выводил печальное:

– Во зеленой травушке-муравушке не сыскать растерянных колец...

– Спасибо, хозяюшка. – Повинуясь порыву, Гришка поклонился, мазнув рукой по мокрой траве.

– Не найти любви-забавушки, тут и счастьицу конец, – долетело со стороны озера.

Выбрался! Неужто выбрался?! За стеной рогоза он остановился, чтобы перевести дух, нашарил в кармане бутылку, потянулся было, чтоб выпить, но отчего-то передумал, махнул рукой и торопливо зашагал туда, где, по его представлениям, находилась деревня.