Принц на черной кляче - Анна Ольховская Страница 8

Передовиком производства стал, в общем. Стахановцем. Что отразилось не только на зарплате – передовику одному из первых выделили отдельную квартиру в двухэтажном деревянном бараке, которые спешно строились на окраинах Донецка как раз для шахтеров. И неважно, что колодец и туалет располагались во дворе, а комнатушки были крохотными, зато свое, отдельное жилье, а не койка в общаге или угол в родительском доме.

В общем, к тридцати годам Никодим Шустов стал завидным женихом – квартира, зарплата, уважение начальства. И на него с интересом поглядывали не только разведенки постарше, но и девушки на выданье. Да, краше Никишка не стал, но посолиднел, и уши вроде не так торчат, и нос на округлившемся лице меньше кажется. Правда, изо рта по-прежнему смердит, но, в конце концов, задержи дыхание и потерпи.

На разведенок Никодим даже и смотреть не стал. Нет, их постельными услугами он пользовался, борщи с пирогами трескал, но замуж не звал.

Девушку хотел, чистую, скромную, послушную. И красивую, а как иначе! Чтобы все, кто над ним в молодости насмехался, от зависти почернели. Та же Дунька, к примеру, так и не сумевшая выйти замуж и прижившая ребятенка невесть от кого.

Баба теперь локти кусает – такого парня упустила! Ухаживаниев захотела, дура! А потерпела бы тогда, ноги послушно раздвинула – сейчас бы барыней в отдельной квартире жила, на курорты с мужем ездила!

Да, на курорты. Для шахтеров в Крыму и на Кавказе отстроили много санаториев и пансионатов, куда передовикам производства выделялись бесплатные путевки.

И куда Никодим съездил уже два раза.

А после третьей поездки привез в Донецк жену. Статную, белокожую, голубоглазую девушку с длинной русой косой. Не писаную красавицу, конечно, но очень симпатичную, а главное – скромную, добрую, верную.

Прасковья, которую в начале их супружеской жизни Никодим ласково звал Пашенькой, родилась и выросла в небольшой деревне возле Геленджика. Отец девушки погиб на войне, мать одна поднимала пятерых детей, и Прасковья, третья по счету, в пятнадцать лет уехала из деревни в Геленджик, поступила там в кулинарное училище, после окончания которого устроилась работать поваром в один из шахтерских пансионатов.

Где ее и приметил Никодим еще в первый свой приезд к морю. И тогда, и через год он не подходил к девушке, присматривался – как себя ведет, скромная или гулящая.

Скромная. Хотя симпатичная молодая повариха вызывала постоянный интерес у отдыхающих шахтеров, и предложения пойти прогуляться вечерком к морю получала ежедневно, причем раза по три-четыре.

Но никуда не ходила, не хотела разменивать себя по мелочам. Потому что практически все предложения подразумевали курортный роман, не более. Жениться на поварихе никто не собирался, зачем? Небось для виду кобенится, отказывается гулять, а сама втихаря с кем-то из начальства или курортников побогаче тискается.

Потому как не может девушка остаться девушкой, когда работает в переполненном мужиками пансионате!

Но Никодим увидел то, что не желали видеть другие, – скромность, доброту, накопившуюся нежность, жажду материнства.

И в третий свой приезд пошел в атаку.

Наученный горьким опытом, Никодим больше не пытался действовать грубо, он просто каждый день приносил поварихе или шоколадку, или скромный букетик цветов, или пакет с черешней. Молча совал в руки и уходил.

А за неделю до окончания срока своей путевки пригласил девушку в кафе, где и сделал предложение.

Паша давно уже приметила этого неказистого мужичка, который никоим образом не подходил под тот придуманный идеал, что грезился девушке ночами. Идеал мало чем отличался от Василия Ланового в образе капитана Грея из фильма «Алые паруса», а этот мужчина больше походил на уродливого носатого обезьяна, которого Паша видела в каком-то научно-популярном фильме – такой же волосатый и нос дулей висит.

Но… Годы идут, ей уже двадцать три, а замуж никто до сих пор не звал. Всем только одного надо…

А этот – позвал. И ухаживал так трогательно – Паше еще никто не носил шоколадок и цветов. К тому же говорит, что у него есть отдельная квартира, зарабатывает хорошо, шубу пообещал купить. И не пьет вроде, во всяком случае, в пансионате среди бухариков замечен не был.

В конце концов, с лица воды не пить, стерпится – слюбится, да мало ли еще поговорок придумали русские женщины…

И Прасковья согласилась.

И первые года три почти не жалела об этом. Ну да, милее и желаннее муж не стал, в постель Паша шла, как на каторгу, но ни разу ни словом, ни жестом не показала супругу, КАК он ей противен. И не отказывала, не ссылалась на усталость или еще на что, когда Никодим изъявлял желание завалить женку в койку.

Может быть, будь Никодим поласковее, понежнее, прислушивайся он к откликам женского тела, старайся доставить удовольствие не только себе, но и жене, он и смог бы разбудить в Паше женщину, а она – полюбить своего страшненького супруга.

Но – не случилось. А позже, когда Никодим всласть натешился откровенной завистью своих друзей и знакомых – «Да-а-а, Никишка, умыл ты нас всех, умыл! Это ж надо, какую женку себе отыскал: и справная, и хозяйка хорошая, и готовит так, что язык проглотишь, и добрая, и спокойная, и не гулящая!» – а особенно после рождения первой дочери, белоголовой симпатичной (в маму, к счастью, пошла) Надюшки, семейная жизнь Прасковьи медленно, но верно начала превращаться в ад.

В обычный такой, среднестатистический ад русской женщины, у которой постылый пьющий муж, на людях – вроде приличный человек, а в семье – бытовой садист.

Уверенный в том, что все равно жена никуда не денется, потому как деваться ей некуда, гы-ы-ы…

А Прасковье действительно некуда было идти. Появись в ее жизни другой мужчина, добрый, тихий, непьющий, который принял бы ее с ребенком – Паша ушла бы, не задумываясь. И внешность, и возраст другого для нее не имели бы значения, главное – человеком чтобы был, а не тварью жестокой.

Но такие все были при семьях, да и выбора в их шахтерском поселке особого не имелось.

Вернуться домой, в Геленджик? Но куда? Во время работы в пансионате Паша и жила при нем, в специальном доме для работников.

В деревню, к матери? Там и так живет младший брат с семьей, в одной небольшой хатке – шесть человек. Нет, ей, Паше, там всегда рады, мама внучечку просит на лето присылать, чтобы ребятенок в море покупался, черешни с жерделой вдоволь наелся, но не стоит и речи заводить о том, чтобы уйти от мужа.

Потому как позор. Вышла замуж – терпи. Пьет, бьет, глумится? Ну так что ж, доля такая бабская. К тому же и не так уж часто пьет, только по праздникам да в день получки. Зато почти все оставшиеся после пьянки деньги в дом несет, квартира своя, ничего, все образуется. Ты ему сына роди, он и угомонится.

Никодим тоже постоянно бубнил о сыне, а когда узнал о второй беременности жены, даже пить перестал. Почти. Зато бить – совсем не бил. И жену снова стал ласково Пашенькой звать.