Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш Страница 8

Друзья решили, не откладывая дела в долгий ящик, проверить гипотезу опытным путем. Так Томаш впервые оказался в кафетерии искусствоведов и смог самолично убедиться в правдивости ходивших по университету разговоров; ни на одном другом факультете не было столько красоток. Парни попытались с ходу познакомиться, однако надменные длинноногие девицы попросту игнорировали историков. Потолкавшись у прилавка, друзья решили занять удобную позицию в зале. Свободные места нашлись за большим столом, половину которого заняли три студентки. Среди них выделялась фигуристая брюнетка. «Природа щедра», — объявил Аугусту, подмигнув приятелям. Смуглянка бросала заинтересованные взгляды на Томаша, но ему больше понравилась одна из ее подруг, девушка с молочно-белой кожей, трогательными веснушками на носу и карими глазищами, то ли печальными, то ли просто задумчивыми. Ее красота была скорее нежной и сладкой, чем чувственной. Не мед, не торт, не леденец; шоколад, что оставляет терпкое, бархатное послевкусие. Сдержанные манеры и плавные, медлительные жесты пристали трепетной, утонченной, немного старомодной барышне, но первое впечатление обмануло: в душе красавицы полыхал огонь, а за медлительность легко было принять ленивую грацию дикой кошки. Заполучить номер ее телефона оказалось непросто. Спустя две недели Томаш пригласил Констансу на пляж в Каркавелуш, подарил ей букетик жимолости, символ беззаветной любви, и поцеловал на вокзале в Оэйрасе.

Неподвижное лицо Маргариты вернуло Томаша к действительности. Фотография дочери в скромной рамке стояла возле вазы с камелиями.

— Слушай, сейчас начало года, Маргарите не пора снова на консультации?

— Да, — кивнула Констанса. — На неделе нам к доктору Оливейре. Завтра зайду в больницу Святой Марты, договорюсь об анализах и чтобы ее посмотрели.

— Эти бесконечные походы к врачам на редкость утомительны, — пожалел жену Томаш.

— Прежде всего для нее, — сказала она. — Не забывай, девочке в любой момент может понадобиться операция. И потом, нравится тебе или нет, но без твоей помощи не обойтись.

— Но я же не отказываюсь!

— Я не могу тащить все на себе. С девочкой в одиночку мне не справиться. Ты же отец, в конце концов.

Томашу сделалось совестно. Он действительно переложил бремя забот о Маргарите на плечи жены, но Констанса всегда отлично справлялась и с легкостью улаживала дела, к которым он боялся даже подступиться.

— Хочешь, я пойду с тобой к доктору Оливейре?

Но Констанса, кажется, сменила гнев на милость. Потянувшись, она сладко зевнула.

— Ладно, пора спать.

— Уже?

— У меня глаза слипаются. — Она медленно поднялась с дивана. — Ты еще посидишь?

— Да, пожалуй. Почитаю немного.

Констанса наклонилась к мужу, легко коснулась губами его губ и вышла из комнаты, оставив едва уловимый аромат духов. Томаш задумчиво разглядывал книжную полку; в конце концов он остановил свой выбор на «Избранных новеллах» Эдгара Аллана По. Ему захотелось перечитать «Золотого жука», историю о таинственном скарабее из «Мира приключений», пробудившую в нем, семнадцатилетнем, интерес к криптографии.

На третьей странице чтение прервал звонок мобильного.

— Слушаю.

— Могу я поговорить с профессором Нороньей?

Такой акцент был характерным для иностранцев, изучавших бразильский вариант португальского; Томаш решил, что его собеседник американец.

— Я слушаю. Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Нельсон Молиарти, я управляющий Фондом американской истории. Я звоню из New York… Извините… Нью-Йорка.

— Как поживаете?

— Окей, спасибо. Прошу прощения за поздний звонок. Не помешал?

— Что вы, ни в малейшей степени.

— Oh, good! — воскликнул Молиарти. — Профессор, не знаю, доводилось ли вам слышать о нашем фонде…

По голосу незнакомца было ясно, что он уверен в отрицательном ответе.

— Нет, признаться, не приходилось.

— Ничего страшного. Наш фонд зарегистрирован в Соединенных Штатах как некоммерческая организация, которая спонсирует исследования по американской истории. Наша штаб-квартира находится в Нью-Йорке, оттуда мы отслеживаем интересные проекты по всему миру. Но недавно мы столкнулись с проблемой, поставившей под угрозу дальнейшую деятельность фонда, который уполномочил меня с этим разобраться в двухнедельный срок. У меня только что состоялся разговор… Вот, собственно, я вам и звоню.

Последовала пауза.

— Алло!

— Профессор Норонья!

— Да, я слушаю.

— Решение нашей проблемы зависит от вас. Скажите, когда вы могли бы вылететь в Нью-Йорк?

В холодном вечернем воздухе было отчетливо видно, как от асфальта поднимается пар, такой густой, словно под землей прячется действующий вулкан. Острое обоняние Томаша различало свежий аромат жареной картошки и более приглушенный запах китайских пельменей; впрочем, были проблемы поважнее голода: например, как защититься от пронизывающего дыхания Арктики; поднятый воротник почти не спасал, руки приходилось судорожно сжимать в карманах. Нью-Йорк встречал уроженца Средиземноморья неласково: в Лиссабоне начиналась весна, а на восточном побережье Соединенных Штатов царил зимний холод, и студеный северный ветер собирал над городом снежные тучи.

Самолет Томаша приземлился в аэропорту Кеннеди несколько часов назад. Устрашающего вида черный лимузин, предоставленный фондом, доставил его к подъезду «Волдорфа-Астории», шикарного отеля в стиле ар деко, который занимал целый квартал между Лексингтоном и Парк-авеню. Слишком утомленный, чтобы в полной мере оценить архитектурные изыски и экстравагантный интерьер, вновь прибывший гость Нью-Йорка бросил багаж в номере, попросил у портье карту города и отпустил лимузин, чтобы пройтись пешком. Это была ужасная ошибка. Нет ничего приятнее прогулки по Нью-Йорку в хорошую погоду. Однако холод превращает этот город в преисподнюю. Холод делает знакомое чужим, прекрасное уродливым, захватывающее вульгарным.

На каменные джунгли опускались сумерки; пока Томаш не успел как следует промерзнуть, шагать было легко. Он даже решился пройтись мимо небоскребов на Пятидесятой улице и свернуть на Лексингтон-авеню, чтобы посмотреть на штаб-квартиру «Дженерал электрик». Холод напомнил о себе на пересечении Американского бульвара и Седьмой авеню; нос болел, глаза слезились, тело сотрясала мелкая дрожь, но хуже всего пришлось ушам; они горели так, словно кто-то безжалостно натер их наждаком.

Но слева уже сияла огнями Таймс-сквер, и окрыленный Томаш прибавил шагу. Спустившись по Седьмой авеню, он оказался в сердце Театрального района. От иллюминации на пересечении Седьмой и Бродвея было светло как днем; яркий свет разливался по улице, проникал всюду, изгоняя тьму и обостряя чувства; уличное движение было судорожным, хаотическим; пешеходы сновали по тротуарам, точно муравьи, одни спешили по своим делам, другие надолго застывали на месте, завороженные удивительным зрелищем; неоновые вывески сверкали всеми цветами радуги, огромные буквы билбордов призывали покупать и смотреть телевизор, бесчисленные афиши заманивали на новые спектакли, вокруг творилась мистерия лиц и света.