Ангел в яблоневом саду - Анна Данилова Страница 8

Номер телефона, как выяснила полиция, принадлежал Сергею Гаранину. Все правильно. Сергей Гаранин – мой любовник, и что с того? И почему я должна знать, где он находится? Да я бы даже заплатила, чтобы это узнать. Исчез он.

Да, на даче полно отпечатков его пальцев. Да, на даче нашли труп моего мужа. Причем как раз в тот день, когда у меня там была назначена встреча с Сережей. Но, во-первых, о нашем свидании никто не знал. Во-вторых, мало ли кто и где оставляет свои пальчики? Как же на даче не быть отпечаткам пальцев Сережи, когда мы часто бывали там, он же не мог находиться постоянно в перчатках!

Следователь Русаков рассказал мне, да я и сама увидела (ведь это же я нашла Геру на полу на даче!), что сейф, который был так наивно спрятан мужем за картиной в спальне, открыт и, главное, пуст. Но откуда мне знать, сколько там было денег? Друг Геры, Володя, сказал, что Гера собирался в тот день покупать какой-то пруд, чтобы разводить карпов. Причем не только пруд, но и небольшой участок леса рядом с ним. Володя дал показания, из которых следует, что все это природное богатство стоило всего лишь два миллиона рублей, что для моего мужа нормальная сумма. Я вполне могу поверить, что эти деньги он хранил в сейфе, но Сережа к их исчезновению просто не может иметь отношения. И тот факт, что его не могут найти, еще не свидетельствует о том, что он виновен. То, что у нас на даче есть сейф, Сережа не знал. Во всяком случае, я ему об этом никогда не говорила. А кто еще мог ему об этом сказать? Ну не Гера же! Это полный бред. Вот и получается, что Сережа мог находиться на даче в ожидании меня, а в это время туда приехал Гера. Предполагаю, что Сережа, заслышав шум мотора и выглянув в окно, понял, что это не я, предположил, что это мой муж, а потому единственное, что он мог сделать, это спрятаться где-нибудь в доме. Может, за портьеру, они там у нас тяжелые, плотные. Или даже в шкаф. Или под кровать. В этой ситуации любое укромное место могло его спасти. Вероятно, он спрятался, Гера стал открывать сейф, чтобы забрать деньги, и вдруг появился кто-то еще – третий. Вор. Человек, который знал, что Гера поехал за деньгами. Не исключаю даже, что это был Володя Тимонин, друг Геры. А что, мир сошел с ума, все вокруг врут и предают друг друга. Сережа это увидел, испугался, что его обвинят в краже, и потом просто убежал. А уж когда с Герой случился сердечный приступ, сейчас трудно сказать. Скорее всего, тогда, когда на него напали, хотя судмедэксперт в своем заключении написал, что никаких признаков того, что на него напали, не было. Ни ссадин, ни ушибов, ни следов ударов. Да преступник мог просто направить на Геру пистолет или показать нож, и сердце Геры не выдержало. А что, вполне такое допускаю. Словом, на него никто не нападал, просто он увидел, к примеру, как его лучший друг забирает деньги из сейфа, и умер от разрыва сердца!

Понятное дело, что к следователю со своими подозрениями я не пойду. Володя всегда представлялся мне положительным человеком и верным другом. Они дружили с Герой много лет, и никогда тот не был замечен в непорядочности. Да и деньги у него есть, поэтому рисковать своей честью, репутацией и свободой он вряд ли стал бы. Значит, кто-то другой. Но, повторяю, это не Сережа.

Господи, помоги ему, не дай пропасть.

А ты, Гера, не осуждай меня, если наблюдаешь за мной сверху. У тебя была своя жизнь, и я тебе не мешала, а у меня своя. Ты можешь мне не поверить, но я любила тебя. Правда.

Как же называется та песня, которая так нравилась Сереже… Вернее, имя певицы? Все никак не могу вспомнить. Она, судя по голосу, молодая, но голос этот с приятной хрипотцой, очень сексуальный и одновременно веселый. Такое короткое имя… Я вспомню, я обязательно вспомню.

Опустившаяся женщина – страшное зрелище. Ее глаза – как два мутных омута, где на самом дне она утопила свою жизнь. И что самое ужасное, этот процесс необратим. Уже никогда ее кожа не станет упругой, щеки не порозовеют, а глаза не заиграют веселым блеском любви к жизни. И волосы, превратившиеся в седую свалявшуюся паклю, не станут шелковистыми, здоровыми. А ведь она не старая, эта Люба Загуменнова. Ей от силы сороковник.

Она сидела на крыльце и курила. Худенькая, сдвинув аккуратно ноги, обутые в старые калоши. Колени прикрыты темной юбкой. На плечах – потрепанная и изъеденная молью пуховая шаль. Мое воображение за несколько секунд проделало ни с чем не сравнимую работу: время волшебным образом прокрутилось назад, превратив пьянчужку-соседку Любку в молоденькую, со свежим личиком и сочными губами библиотекаршу Любовь Загуменнову…

– Что, пришли на меня посмотреть, на старую калошу Любку?

Все вернулось в реальность, и я тряхнула головой, чтобы сбросить с себя наваждение. Такие игры собственного воображения порой пугали меня.

Полуденное солнце позолотило крыльцо Любкиного дома, разросшийся куст шиповника с красными и розовыми восковыми ягодами, серый покосившийся забор, треснутое стекло в окне дома. Выбившаяся из-под непонятной беретки седая прядь волос и то показалась золотой.

– Я расследую убийство ваших соседей – Надежды и Валентины, – сказала я, приближаясь к Любе и усаживаясь на маленькую деревянную скамейку возле самых ног хозяйки.

Изящная белая кошка с разноцветными глазами тотчас уселась рядом со мной и тихо, мягко заурчала, радуясь августовскому теплому вечеру. Один глаз у нее был карий, другой – ярко-голубой.

– Да, я уже знаю, что их убили, – сказала безжизненным голосом Люба. – В голове не укладывается. Я только не поняла, как их убили?

– Надю удушили, а Валентине разбили голову. Это произошло сегодня ночью. Скажите, вы ничего не слышали? Ваши дома с Надей стоят совсем близко…

– Слышала, – спокойно и с достоинством ответила Люба. – Они ругались. Это было примерно в час ночи. Я и проснулась от их крика.

– Кто кричал-то?

– Надька кричала, и Валька кричала. Они обе кричали.

– В смысле… От боли?

– Нет, они ругались между собой. Обзывали друг друга. Когда мне сказали, что их убили, я сразу стала вспоминать, какими словами они обменивались, что кричали, но так получается, что, кроме матерных слов, я ничего и не услышала… Нет, они говорили между собой, но слов различить я не могла. Окна у Нади выходят на улицу, да и прохладно стало, значит, окна ее были закрыты, вот я и не услышала.

– А раньше они ругались?

– Ни-ког-да! – отчеканила Люба. – В том-то и дело, что никогда не ругались. Они были соседками, каждый день ходили друг к дружке. Помогали во всем. Им хорошо было вместе. Обе – одинокие, разочаровавшиеся в мужчинах бабы. Я все про них знаю. Вот как ушел от Нади Борис, она недолго была одна, все пыталась наладить свою жизнь, то одного к себе пустит на ночь, то другого… А утром они как пробки из бутылки вылетали из дома. Дураки они все, Люба, говорила она мне. Мы с ней часто вот так переговаривались, через забор. Дураки, говорила, потому что мозги все пропили. Им бы выпить да пожрать, и больше ничего. Я хорошо ее понимала. Да и у Валентины после смерти Егора тоже личная жизнь не ладилась. Она пошла по стопам подруги, все пыталась найти любовь. Но только где ее найти, если любви нет? Не водится она в наших краях. Редкая это дичь.