Ориан, или Пятый цвет - Поль-Лу Сулицер Страница 8

— И потом, — продолжил африканец, — когда ты сам прекращаешься в огонь, земля, по которой ты бежишь, спекается от жара. Я подошел к тому месту, когда тело унесли. И могу сказать, что не было никакого следа, словно его уже привезли туда обгорелым, чтобы, как говорят у вас, устроить спектакль, я не прав?

— Пожалуй, что так, — ответил Пенсон, покачав головой. Нечего было и думать писать статью с такими свидетельскими показаниями. Репортер не мог опереться на анонимные высказывания. Но его заинтересовал другой факт. Не было открыто судебное следствие по «изысканию» причин смерти, как это обычно делается, когда умирает иностранный подданный, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И среди вещей, отданных вдове, по иронии судьбы была зажигалка судьи, пластмассовый корпус которой вопреки всем ожиданиям был цел и невредим.

Эдгар Пенсон закурил, принялся перечитывать написанное, но тут зазвонил телефон. Это был Валентин, один из его осведомителей. Осведомителей вербовали в различных социальных слоях. Были там профессора, земледельцы, иногда авантюристы, сумасброды без рода и племени, способные владеть как пером, так и ружьем, но умеющие, когда надо, слушать или прикусить язык. Эдгар Пенсон за многие годы создал собственную сеть осведомителей по всей стране. Он, словно хитрый браконьер, расставлял сети и силки и ждал. Звонили ему часто. И нередко он получал ценную добычу. Случалось, что осведомители пытались манипулировать им, пуская по ложному следу. Но он умел вовремя остановиться и был безжалостен с теми, кто пытался его использовать. Рано или поздно он заставлял их жестоко расплачиваться — публично, через прессу. Нельзя сказать, что Эдгаром Пенсоном восхищались. Его боялись. Ему звонили не для того, чтобы рассказать нечто пустое. Он был памятлив, а предательство не забывал никогда.

— Это Валентин. Можно с тобой поговорить?

— Нет, — отрезал Пенсон. — Свидание через час на обычном месте.

— Договорились.

Имя Валентин было не настоящим, но Пенсон не доверял телефону с тех пор, как его телефон семь месяцев прослушивала служба МВД — во время возобновления Францией испытания ядерного оружия в Тихом океане на седьмом году правления Жака Ширака. Впрочем, Пенсон вообще не доверял властям — абсолютно никаким. Возможно, благодаря своей недоверчевости он все еще работал на своем месте. И был жив.

Обычным местом свиданий было кафе в квадратном дворе Лувра. Оттуда видна была пирамида, и Пенсон черпал в этом прозрачном строении моральную поддержку и приходил в состояние блаженства — будто он поднялся несколькими ступенями выше. «Видеть общество снизу доверху — вот мечта журналиста вроде меня», — заявлял он, когда его спрашивали об аллегорическом смысле пирамиды со стеклянными стенами. Пенсон был маленького роста, лысый — свой голый череп он смазывал маслом в солнечные дни. Лицо его напоминало треугольник, перечеркнутый густой полосой рыжих усов, которые он имел обыкновение приглаживать щеточкой с ручкой из слоновой кости: единственная манерность, знакомая его собратьям. В любое время года он носил легкий непромокаемый плащ и мягкую шляпу, которую предпочитал зонтику: руки должны быть свободны, чтобы записать пришедшую мысль. Его часто принимали за частного детектива или инспектора полиции, сравнивая с Коломбо, и ему доставляло удовольствие видеть на лицах собеседников выражение изумления. По возможности он избегал представляться журналистом.

Беседа с Валентином длилась не более пяти минут — как раз столько времени требовалось, чтобы уточнить детали информации, доставленной осведомителем. Досье судьи Леклерка покинуло архивы кабинета на полдня. Оно побывало в руках следователя «Финансовой галереи» по имени Ориан Казанов. Досье вернули к вечеру. В нем не хватало двух документов. Валентину неизвестно, они исчезли до ухода с набережной Орсе или после возвращения досье.

— А ты что об этом думаешь? — возбужденно спросил Валентин.

— Ничего, — ответил Эдгар Пенсон, смотря вдаль. — Абсолютно ничего.

На самом деле журналист встревожился не на шутку: следователь был ему незнаком. «Если уж Валентин знает о путешествии досье, — думал он, — другие узнают обязательно». Поблагодарив Валентина и пожав на прощание руку, он в задумчивости вернулся в редакцию, перечитал свои записи. Одна мысль не давала ему покоя. И он сказал себе, что хорошо сделал, не выказав живого интереса к этому делу с досье.

К шести часам вечера кабинеты «Финансовой галереи» пустели. Тогда Ориан жадно набрасывалась на работу. И ее не отвлекали разговоры о том, что помощница идет на свидание с женихом, а дежурящий на этаже полицейский намерен забрать своих детей из школы на улице Хелдер. Она часто уходила последней. Парадная дверь была к тому времени закрыта, и через подвальное помещение она пробиралась к черному ходу.

Ориан работаламедленно. Ей необходимо было время, чтобы вжиться в дело, раствориться в нем. То, что ее коллеги проворачивали за несколько часов, занимало у нее несколько дней. Она разбиралась до тех пор, пока не чувствовала — вот теперь у неее все сложилось, она во всеоружии. Такова была ее тактика. У Ориан Казанов был острый ум. Она видела все, словно неведомая сила наделила ее способностью микроскопа и искусством легко выявлять главное, отделяя его от шелухи. Она была опасным шахматистом, способным смотреть на десяток ходов вперед. Она, как ревнивая королева, оберегала свою территорию и обожала ставить неожиданный мат королям.

В этот вечер она заказала пиццу и попросила принести се наверх, чтобы не выходить из кабинета. Ночь была очень темной, и ей не хотелось возвращаться домой на улицу Карм. В квартире она никогда не выключала лампочку над дверью и большую лампу в гостиной: так меньше ощущалось одиночество, когда она открывала дверь. Счета за электричество, правда, были астрономическими, но она плевала на это: все лучше, чем чернота безлюдной квартиры. Одно время у нее жил Пьер-Ален — ее первая любовь, но это было очень давно, в эпоху, когда они все были вместе: Александр, Изабелла, Пьер-Ален и она. С тех пор она переставила мебель, кое-какую поменяла, но не могла помешать себе иногда вечерами видеть ходящего по квартире Пьер-Алена, который так ранил ее сердце, что оно болело и сейчас.

В девять часов ночной сторож позвонил ей по внутреннему телефону и сказал, что пришел рассыльный с пиццей.

— Все еще работаете, мадам следователь? — произнес молодой человек в красной униформе, толкая застекленную дверь.

— Как видите, Тьерри, правосудие вершится днем и ночью.

— Я попросил добавить вам каперсов и анчоусов, знаю, вы любите.

— Огромное спасибо, вы вызываете у меня желание каждый вечер ужинать в кабинете.

Она сунула монетку в руку рассыльного, и он, насвистывая, спустился по лестнице. Ориан достала из ящика стола «опинель» — большой нож раньше принадлежал ее отцу. Она вспомнила праздники Королей в крещенские вечера. Отец приносил домой пышный пирог, раскрывая свой нож и осторожно проводил лезвием по крену, чтобы не разрезать спрятанный под ним «счастливый» боб.