Фаворит - Дик Фрэнсис Страница 8

– Нет, – сказал я. – Я хотел бы ехать в собственном седле. Я сначала пойду с ним на весы и посмотрю, сколько у меня лишнего.

– Как вам угодно, сэр.

Я пошел вместе с Клемом, захватив свое шестифунтовое скаковое седло с подвязанными к нему подпругой и кожаными стременами и шлемом, болтающимся где-то у меня на затылке. Общий вес оказался десять стоунов и шесть фунтов, что было на четыре фунта больше, чем полагалось для моей лошади, по мнению судей.

Клем взял седло, а я положил на скамейку мой шлем.

– Кажется, у меня лишний вес, Клем, – сказал я.

– Верно. – И он побежал обслужить кого-то еще.

Я, конечно, мог сбросить лишнее, взяв седло веса «почтовой марки» и переодевшись в шелковый свитер и «бумажные» сапоги. Но я скакал на своей собственной лошади и старался для себя самого, а моя лошадь была костлявая, и я мог натереть ей ребра слишком маленьким седлом.

Безнадежный – гнедой мерин-пятилетка – это было мое новое приобретение. Через год-другой из него, судя по всему, мог получиться отличный стиплер, а пока я брал его на скачки с препятствиями для новичков, чтобы дать ему опыт, в котором он отчаянно нуждался.

Его ненадежность как прыгуна заставила Сциллу накануне вечером упрашивать меня, чтобы я не скакал на нем на Пламптонском ипподроме, где неосторожных подстерегает множество ловушек.

Сцилла попробовала обойтись без снотворного, и в своем невыносимом напряжении она то сердилась, то принималась умолять меня:

– Не надо, Аллан! Не нужна тебе эта скачка для новичков в Пламптоне. Ты сам знаешь, твой проклятый Безнадежный действительно не надежен! Тебя же никто не заставляет, ну зачем ты это делаешь?

– Просто мне это нравится.

– Нет на свете лошади, которой до такой степени подходило бы ее имя! – сказала она печально.

– Научится, – сказал я, – конечно, если я дам ему возможность учиться.

– Пусть скачет кто-нибудь другой, прошу тебя!

– Какой смысл держать лошадь, если на ней станет ездить кто-то другой? Я же для того и приехал в Англию, чтобы участвовать в скачках.

– Ты убьешься. Так же, как Билл. – И она стала плакать, беспомощная и обессиленная.

– Не убьюсь. А если б Билл погиб в автомобильной катастрофе, ты бы не позволила мне водить машину, да? В скачках с препятствиями не больше и не меньше риска, чем в езде на автомобиле. – Я помолчал, но она продолжала плакать. – На шоссейных дорогах гибнет в тысячу раз больше людей, чем на ипподроме, – сказал я.

После этого дурацкого заявления она немного успокоилась, но язвительно указала мне на разницу в числе людей, водящих машины и участвующих в скачках.

– Считанные единицы гибнут на скачках с препятствиями, – начал я снова.

– Но Билл погиб!

– Один человек из сотни за год.

– После рождества это уже второй.

– Да. – Я осторожно посмотрел на нее. В ее глазах еще были слезы.

– Скажи мне, Сцилла, у него не было неприятностей последнее время?

– Почему ты спрашиваешь? – Мой вопрос поразил ее.

– Но были неприятности?

– Нет, никаких.

– Он не был чем-нибудь обеспокоен? – настаивал я.

– Нет. А тебе показалось, он был чем-то обеспокоен?

– Нет, – сказал я. И это была правда. До самого своего падения Билл оставался таким же, как я его всегда знал, – веселым, уравновешенным, положительным. Он был счастливым обладателем красивой жены, троих очаровательных ребятишек, помещичьего дома из серого камня, порядочного состояния и лучшей в Англии лошади для скачек с препятствиями. Счастливый человек. И, сколько я ни рылся в памяти, я не мог припомнить ни малейшего искажения этого образа.

– Тогда почему же ты спрашиваешь? – Сцилла посмотрела мне прямо в глаза.

Я рассказал ей, как мог осторожно, что падение Билла не было обычным несчастным случаем. Я сказал ей относительно проволоки и расследования, производимого Лоджем.

Она сидела пораженная, окаменевшая.

– О нет, – сказала она. – Нет, нет, этого не может быть!

И теперь, в весовой на Пламптонском ипподроме, я видел ее испуганное лицо. Она больше не возражала против моего участия в скачках. То, что я рассказал ей, вытеснило все другие мысли у нее из головы.

Тяжелая рука легла мне на плечо. Я хорошо знал ее. Это была рука Пита Грегори, скакового тренера, дородного мужчины примерно шести футов ростом, начинавшего уже жиреть и лысеть, но в свое время, как мне говорили, самого великого человека, когда-либо вдевавшего ногу в стремя скакового седла.

– Хелло, Аллан, мой мальчик, рад тебя видеть! Я уже объявил тебя с твоей лошадью на вторую скачку.

– Ну, как она? – спросил я.

– Порядок. Правда, еще мало наработана. – Безнадежный стоял в его конюшне только месяц. – Я бы на твоем месте не стал ее особенно гнать в гору на первый раз, а то она выдохнется еще до финиша. Понадобится немало времени, пока от нее можно будет ждать чего-нибудь путного.

– О'кей, – сказал я.

– Пойдем поговорим. Мне надо тебе кое-что сказать. – Он подтянул повыше ремешок от бинокля, висевшего у него на плече.

Мы вышли через ворота на скаковую дорожку и попробовали почву каблуками, они уходили в землю на дюйм.

– Неплохо, если учесть, сколько снегу здесь натаяло две недели назад, – сказал я.

– Тебе будет мягко падать, – сказал Пит со своим примитивным юмором.

Мы поднялись до ближайшего препятствия. Сторона, где приземлялись, была слишком податливая, но мы знали, что почва на другом конце ипподрома была осушена лучше. Все было в порядке.

Внезапно Пит спросил:

– Ты видел, как упал Адмирал в Мейденхеде? – Он сам, когда это случилось, был в Ирландии, покупал там лошадь, и только что вернулся.

– Да. Я был примерно на десять корпусов позади него, – ответил я, глядя вдоль скаковой дорожки и стараясь сосредоточиться на том, как расположены препятствия.

– Ну?

– Что ну?

– Что случилось? Почему он упал? – В его голосе была настойчивость, которой трудно было ожидать при таких обстоятельствах. Я взглянул на него. В его серые, неулыбающиеся, упорные глаза. Подчиняясь какому-то непонятному инстинкту, я притворился, что ничего не знаю.

– Ну, просто упал, – сказал я. – Когда я брал это препятствие, Адмирал лежал на земле, а Билл под ним.

– Выходит, Адмирал неправильно взял препятствие? – сказал он испытующе.

– Этого я не видел. Должно быть, он зацепился за верхний край барьера. – Это было достаточно близко к истине.

– А не было там чего-нибудь еще? – Глаза Пита глядели так пронзительно, словно старались проникнуть в мой мозг.