Скелет в шкафу художника: Повесть - Яна Розова Страница 8

Он уже расчувствовался, что было довольно непривычно. Мне казалось, что это психотерапевты его обработали: он не понимал, какая хрень творится со мной и почему я не хочу жить, боялся, что уйду, как мама ушла из его жизни и из жизни вообще. Но спрашивать, говорить о проблеме опасался. Просто не знал, как. Он только сказал на прощание:

— Варька, все пройдет! Не поступай, как она, не надо! Многим будет больно. А я и не переживу, наверное. У меня же никого больше нет, кроме тебя!

Что ответить, как им всем объяснить, что не прыгала я с шестого этажа?! Ну как бы я прыгнула, увидев внизу этот дурацкий «КамАЗ»? Да и синяки на щиколотках никто из докторов объяснить не смог. Мне сказали, что завтра придет следователь из милиции, и я смогу ему все рассказать. Мой основной соперник в борьбе за мой же здравый смысл был светом психиатрии и солнцем на небосклоне психологии. Его звали Евгений Семенович Костров. Он думал, что, когда следственные органы докажут, что на меня никто не покушался, я признаю себя помешанной на суициде. Посмотрим!

Следователь Павел Седов, молодой серьезный парнишка с коротко стриженными рыжими волосами и смешными веснушками на курносом носу, пришел ко мне в палату утром, около девяти.

Я уже привела себя в порядок. Мне не хотелось произвести впечатление сумасшедшей, и поэтому я гладенько зачесала волосы, аккуратно подкрасила губы помадой нежно-бежевого цвета и надела скромный чистенький халатик из тех, которые не распахиваются без надлежащей команды.

Павел вошел, поздоровался и сел на стул возле кровати. Из того, что он даже блокнотик с ручкой не достал, я поняла: Костров уже общался с эскулапами. Что делать? Профессиональное мнение психиатра и бред сумасшедшего, что выглядит убедительней?

— Итак, Варвара Игоревна, что вы хотели мне рассказать? — спросил следователь, представившись.

— Я хотела рассказать, что… Знаете, я видела человека, сбросившего меня с балкона!

— Да? И как он выглядит? Какого цвета у него волосы? Глаза? Во что одет? Это был мужчина или женщина?

— Вот именно, — кивнула я, подтверждая, что последний вопрос самый правильный. — Я даже не могу сказать, мужчина или женщина. Дело было ночью, мелькнула тень человека в черном — и все! Но ведь у меня на щиколотках остались синяки! Пусть ваш судмедэксперт осмотрит и скажет, что меня схватили за ноги и выбросили с балкона.

— Варвара Игоревна, — он точно говорил со мной, как с сумасшедшей. — Поймите, доктора считают вас не совсем здоровым человеком, а синяки на щиколотке могут появиться и от другого!

— Да? От чего, другого?

— Ну, судя по вашему образу жизни, — вы знаете.

Он сально ухмыльнулся, и я поняла! Секс! Ха-ха, так я еще не пробовала! А он опытнее меня, очень интересно… Надо же, навел справки, чем я по жизни занимаюсь.

— Вы, Паша, ошибаетесь. Можете спросить моего последнего партнера. Так мы с ним не делали, — я говорила нарочито серьезно. — Но вы должны проверить, кто захотел меня убить.

— Ну, для этого пришлось бы разбираться со всеми вашими друзьями мужского пола, а на это и жизни не хватит. — Седов уже не скабрезничал, а просто хотел отделаться от меня. — Ваш образ жизни рано или поздно должен был привести к неприятностям. Ладно, напишите заявление, потом посмотрим.

— Потом, это когда меня убьют? — возмутилась я. — Любая шлюха достойна того, чтобы ее защищали следственные органы. Таков закон, и вы это знаете!

Он согласно кивнул и поднялся.

— Всего хорошего, Варвара Игоревна.

Я отвернулась. Он вышел из палаты.

Через месяц в «Арт-салоне» Михаила Ижевского состоялось открытие выставки работ молодого талантливого художника Тимура Багрова. Из мастерской было вывезено буквально все, до листика. Ранние работы Тимура занимали левую стену небольшого светлого помещения, отведенного под экспозицию. Справа висели этюды, наброски и акварели Багрова. Посередине размещались «Лабиринты природы». Серия уже состояла из восьми работ, но мне больше всего нравились папиллярные линии пальца человека, мозг человека и, конечно, «Малахит».

На открытии присутствовало огромное количество народу. Официанты в белых пиджаках разносили шампанское и закуски. Представители прессы, местная богема и пара бизнесменов от искусства составляли основной костяк приглашенных. Были и зрители, прогуливающиеся по залу и делящиеся своими ценными художественными впечатлениями. Над толпой звучали отголоски дружелюбных отзывов.

Тимур в костюме цвета стали покроем, почти полностью декорировавшим кривизну его ног, с распущенными кудрями, немного укороченными в честь праздника, выглядел и держался на уровне. Я очень радовалась, потому что знала, как он волновался накануне и волнуется сейчас.

Стараясь не терять его из виду, я стояла рядом с Ижевским, который мне всегда напоминал элегантного тюленя, и беседовала с ним на умные темы. С директором «Арт-салона» я никогда не спала и не собиралась. Он был слишком близок моему отцу, мог сболтнуть что-нибудь эдакое, а мне расстраивать папу никак не хотелось. И это была единственная причина моего воздержания.

Ижевский то и дело перекидывался с гостями парой фраз. Он уже отыграл свою роль хозяина и теперь давал возможность народу самому оценить качество представленных работ. В общем, товаров, если быть честными.

— А твой муж далеко пойдет, если не срежется на взлете. — Такая похвала дорогого стоила! — Он молодец, я рад, что Игорь настоял на выставке. Мне сначала Тимур не приглянулся. Картины чудесные, но у нас в провинции он не пробьется без мохнатой лапы. Даже в столицах ему было бы легче, но там деньги нужны.

— Да, — я кивнула, не слишком вникая в его слова и ощущая, как неукротимо нарастает боль в позвоночнике. — А кто это там прогуливается? Мне мерещится, или это Костров дефилирует с хорошенькой женщиной?

— Да, это Евгений Семенович, — ответил Ижевский, тоном выражая дружелюбную симпатию к объекту разговора.

— Что он тут делает? — удивилась я.

— Как что? Он большой знаток и любитель живописи. Между прочим, у него солидная коллекция полотен, частное собрание и даже собственная маленькая закрытая галерея.

— А я и не знала!

— А ты пока и не должна знать! — рассмеялся он. — Вот оперится твой Багров, и все узнаешь. Кстати, именно у него собрано самое большое количество работ твоей матери. Они…

Он выразительно замялся.

— Они?.. — переспросила я, не веря своим ушам. — Они с моей мамой?

— Ну, ты не пугайся так! — Ижевский сам был не рад, что проболтался. — Она лечилась у него долгое время, он и увлекся ею. Твоя мать была потрясающей женщиной и талантливым художником. Просто ей не повезло. Время было такое, что надо было продаваться. А она не могла рисовать всех этих передовых доярок и членов, сама знаешь чего. Я вот рисовал в свое время! Да… — он немного помрачнел. — Да. Такое было время. Ее совсем не выставляли. В Союз художников не приняли, а здесь так вообще грызли со всех сторон. Я сам тогда в крайкоме партии сидел, наставлял! Стыдно теперь, но из песни слова не выбросишь. Я говорил ей: пиши на два фронта — для карьеры и для себя! Ну что бы ей намалевать советские поля с советской озимой пшеницей, самой озимой в мире! Но она не могла… Это я сейчас все понимаю, а тогда — совсем другое дело было. Я тоже твоей бедной маме крови напортил. И только сейчас узнал, что твой дед — генерал КГБ в отставке.