Внеклассное чтение. Том 1 - Борис Акунин Страница 8

Когда Екатерина, наконец, решилась и на синее сукнонеуверенно легла карта, молоденькая дама, что сидела слева, быстро захлопалапушистыми ресницами, закусила нижнюю губку и неуверенно оглянулась на соседа,славного юношу в голубом мундире. Этих двоих Митя сразу признал, потому что, вотличие от царицы, оба были похожи на свои портреты. Юноша — его высочествоИмператрицын Внук, а прелестная особа — его супруга, урожденная маркграфиняБаден-Дурлахская. (Митя по привычке проверил память: маркграфство Баден — 712тысяч населения обоего пола, из коих две трети придерживаются лютеровой веры;обширность — 3127 квадратных миль; добывают железо, а еще курят вина,славнейшие из которых «маркграфское» и «клингельбергское».) Ее высочество чутьповернула свои карты, чтобы супруг мог в них заглянуть, великий князь шепнулнечто в розовое ушко, и она тихонько прошелестела:

— Je passe.

Августейший Внук тоже спасовал — видно, и у него карта незадалась. Зато четвертый игрок, небывалый красавец в голубой муаровой ленте, сбриллиантовым кренделем на плече, на туфлях — замечательные пряжки изсверкающих камешков (надо думать, не цветные стеклышки, как у Митридата, асамые настоящие рубины-изумруды), — небрежно шлепнул государынину карту своей.

— Вот она, дама-то. Запамятовали, матушка, — засмеялсяпобедитель и придвинул все фишки к себе.

Митя уже догадался, что это непременно должен бытьнаиглавнейший при ее величестве человек, сам Фаворит, светлейший князь ПлатонАлександрович Зуров, больше некому. Папенька про князя много рассказывал. Ивсякий раз при том губу закусывал, крыльями носа дергал — сетовал на судьбу зазлейшее к себе неблаговоление. Одному всё: и генерал-фельдцейхмейстер, иглавноначальствующий флотом, и генерал-от-инфантерии, и крестьян пожаловано покруглому счету до пятидесяти тысяч, а другому, отнюдь не менее достойному, —разбитая жизнь, неутешное сердце да горькие сожаления. А ведь могло всё иначебыть, говаривал папенька, и тут его глаза всякий раз загорались искрами,подщипанные брови выгибались, а голос начинал трепетать и срываться.

Историю эту Митя слышал множество раз и знал вдоскональности, слово в слово. Как служил папенька в юные годы в том жеконногвардейском полку, откуда впоследствии вознесся Платон Александрович, итоже сумел себя показать — уже присматривалась к писаному красавцу царица. Чтоприсматривалась! Однажды (о вечнопамятный день!) изволила поманить пальцем,взяла за подбородок и повернула папенькину голову в профиль, а уж профиль усекунд-ротмистра Алексея Карпова был чистый бронза-мрамор, после чего кандидатбыл отправлен на осмотр к лейб-медику и достойно прошел апробацию у самой«испытательницы» Анны Степановны Протасовой, чем впоследствии особенногордился. В чем заключалась апробация, Митя представлял себе неявственно, но вэтом месте родительского рассказа ему всегда делалось страшно. По словампапеньки, прославленная камер-фрейлина Анна Степановна была страшнейафриканского единорога, а единорогов Митридат видал на картинке в энциклопедии— куда как ужасны. Это у государыни нарочно так устроено, объяснял АлексейВоинович, — чтобы себя от женской обиды уберечь: если уж кандидат самойПротасовой не заробел и молодцом себя проявил, то и ее царское величество нерасстроит.

А только зря папенька геройствовал. Вернулся в столицу не ковремени грозный Киклоп, да и вышиб бойкого офицерика и из Петербурга, и изгвардии, да так свирепо, что у папеньки тогда нервная болезнь приключилась,еле-еле потом пиявками да грибами-мухоморами залечился. Когда Митя былнесмышленышем, ему часто по ночам мерещился Киклоп, злоковарное чудище содним-единственным огненным глазом, замыслившее истребить весь карповский род.Это уж потом, войдя в разум и сделавшись из Митеньки Митридатом, он узнал, чтопапеньку обидел не греческий пещерный великан, а князь Потемкин-Таврический.Тому три года всемогущий временщик издох, и отставной секунд-ротмистрбыстренько собрался в столицу, однако не задержался там и вернулся в слезах:оказалось, что новый Фаворит, этот вот самый Зуров, сидит на своем местепрочно, собою ослепительно хорош, да и моложе папеньки на целых десять лет.

Про ослепительную красоту Митя неоднократно читал в романах,но думал, что это так пишут в метафорическом смысле. Оказалось, правда. КнязьЗуров и в самом деле ослеплял: кожа на лице и руках вся посверкивала полотымизвездочками — прямо глазам больно. До сего дня Митя твердо знал, что самыйкрасивый мужчина на свете — его отец, Алексей Воинович Карпов, а теперь вдругусомнился. Тут же себя и устыдил: если папеньке на его белый с серебром камзолстолько же бриллиантов понашить, да лицо-руки золотой пудрой присыпать, это ещепосмотреть надо, кто выйдет краше.

— Еще партию? — спросила матушка-государыня — не у великогокнязя и великой княгини, а у Зурова.

Фаворит потянулся. Скучливо зевнул, не прикрывая рта —блеснули ровные, крашенные жемчужной эмалью зубы.

— Надоело.

Их высочества, не дожидаясь ответа императрицы, сразу жеподнялись из-за стола. Подсеменил пожилой лакей, ловко смахнул карты и фишки насеребряный поднос.

Государыня ласково поправила князю замявшийся кружевнойманжет.

— Так не угодно ль в шахматы, друг мой?

Папенька снова ткнул сзади пальцем — вот оно, начинается,зри в оба.

А другой лакей уже нес доску, распрекрасную собой, слоновойкости и эбенового дерева; третий в два счета расставил фигуры — ее величествубелые, его светлости черные.

Придворные подошли, встали у стола почтительным полукругом —раньше, пока шла карточная игра, приблизиться не смели. Пользуясь симприкрытием, папенька поднял Митю на руки — чтоб поверх пудреных затылков идамских куафюр наблюдать за баталией.

Теперь, когда Внук с супругой встали, кроме двух играющихсидеть остался только один человек удивительно некрасивой наружности. Митя ещепрежде на него поглядывал, пытался вычислить, кто таков, почему держитсянаособицу от всех прочих, отчего лицом дергает. И без того урод-уродом: носутицей, шишковатый лоб, плешивый череп — прямо мертвая голова какая-то. Накамзоле у некрасивого человека сверкала звезда, но какого именно ордена,Митридат не знал, ибо к внешне-декорационной сфере общественного организмаинтереса не испытывал — глупости это, не достойные внимания разумной личности.Несмотря на орден, непохоже было, что утконосый важная персона. Сидит себеодин-одинешенек, никто на него и не смотрит, а те, кто близко стоят, всепоотвернулись. Должно быть, увечный, стоять не может, пожалел урода Митя, вон унего и палка в руке. Ладно, Бог с ним, с инвалидом.