Русский дом - Джон Ле Карре Страница 8

И только тогда Ландау нерешительно протянул ему через стол замызганный пакет и с запоздалым сожалением стал следить, как Палмер томно его разворачивает.

– А почему бы вам просто не передать его мистеру Скотту Блейру? – спросил Палмер, прочитав фамилию на конверте.

– Господи, да я же пытался! – взорвался Ландау. – Я ведь говорил вам. Я ему названивал по всем номерам. Звонил до посинения. Его нет дома, его нет в издательстве, его нет в клубе, его нигде нет! – в отчаянии кричал Ландау, от волнения забыв даже про английскую сдержанность. – Я пытался звонить даже из аэропорта. Ну ладно, допустим, это была суббота.

– Но сегодня воскресенье, – возразил Палмер, снисходительно улыбнувшись.

– Так вчера же была суббота, правильно? Я звонил ему в издательство. Никто трубку не берет. Я справился в телефонной книге. Номер в Хаммерсмите. Инициалы не его, но тоже Скотт Блейр. Попадаю на злобную дамочку, которая посылает меня к черту. Я знаю одного его агента по имени Арчи Парр, он у них занимается западными графствами. Я спрашиваю Арчи: «Бога ради, Арчи, как побыстрее найти Барли?» – «Ники, он слинял. Обычные его штучки. В лавочке он уже недели три не показывался». Пробую справочную. Лондон, южные графства. Не значится ни одного Бартоломью. Ну, конечно, вряд ли его номер значится у них, раз он…

– Раз он – что? – спросил заинтригованный Палмер.

– Он исчез, верно? Он и раньше исчезал. Значит, есть причины, почему он исчезает. Причины, о которых не знают, потому что знать о них не положено. Речь ведь может идти о жизни и смерти. И не только его собственных. Она сказала, что это очень срочно. И сверхсекретно. Так займитесь этим. Пожалуйста.

В тот же вечер, поскольку в мире ничего особенного не происходило (если не считать нудного кризиса в Персидском заливе и телевизионной передачи о грязном скандале: какие-то солдаты, какие-то суммы в Вашингтоне), Палмер отправился на Монпелье-сквер, на довольно приятную вечеринку, которую устроила компания его кембриджских однокашников, таких же холостяков, как и он, но любителей повеселиться. Отчет об этой вечеринке дошел и до ушей нашей комиссии.

– Кстати, никто из вас не знает Скотта Блейра? – поздно вечером спросил Уэллоу, когда, играя на рояле Шопена, вдруг вспомнил о Ландау. – Был ведь, кажется, какой-то Скотт Блейр, на курс старше нас? – снова спросил он, потому что первый его вопрос потонул в общем шуме.

– Курса на два. Тринити-колледж, – заплетающимся языком ответил кто-то из угла. – Специализировался по истории, фанатик джаза. Собирался зарабатывать на жизнь саксофоном. Его старик встал стеной. Барли Блейр. Бухой, как сапожник, с самого утра.

Палмер Уэллоу взял мощный аккорд, заставивший умолкнуть многоголосую компанию.

– Я спрашиваю, он что, гнусный шпион? – раздельно произнес он.

– Отец? Он давно умер.

– Сын, олух. Барли.

Собеседник Палмера вышел из толпы молодых и не очень молодых людей, словно актер из-за занавеса, и встал перед ним с бокалом в руке. К своему удовольствию, Палмер вспомнил, что сто лет назад в Тринити они были закадычными друзьями.

– Право, не могу сказать, гнусный шпион Барли или нет, – заметил приятель Палмера с обычной своей раздражительностью, а гомон вокруг усилился. – Но он, бесспорно, неудачник, если это один из признаков.

Палмер, чье любопытство подогрелось еще больше, вернулся в свои просторные комнаты в министерстве иностранных дел к конверту и тетрадям Ландау, которые отдал на сохранение вахтеру. В этот-то момент его действия, говоря языком нашего отчета, приняли нежелательный оборот. Или, выражаясь более жестким языком Неда и его коллег по Русскому Дому, вот тут-то в любой цивилизованной стране П.Уэллоу подвесили бы за большие пальцы в верхней точке города и оставили бы там размышлять на досуге о своих достижениях.

Ибо Палмер с интересом углубился в тетради. На две ночи и полтора дня. Потому что нашел их весьма забавными. Коричневый конверт он не вскрыл (на нем уже к этому времени было написано, рукой Ландау: «Сугубо лично мистеру Б. Скотту Блейру или офицеру разведки высокого ранга») – как и Ландау, он был воспитан в убеждении, что читать чужие письма непорядочно. Да и в любом случае конверт был надежно заклеен, а Палмер не был любителем преодолевать физические препятствия. Но верхняя тетрадь, та просто завораживала его сумасшедшими афоризмами и цитатами, всеобъемлющей ненавистью к политикам и солдафонам, неожиданными ссылками на Пушкина, как чистейшего представителя Возрождения, и Клейста, как чистейшего самоубийцу.

У него не было ощущения срочности, а уж ответственности и подавно. Он был дипломат, а не Друг, как именовали шпионов. Друзья, согласно «зоологической» классификации Палмера, – это люди, которым недостало интеллектуальных лошадиных сил, чтобы стать тем, чем стал он, Палмер. Он даже открыто возмущался, что правоверное министерство иностранных дел, к которому он принадлежал, приобретает все большее сходство с ширмой, прикрывающей постыдную деятельность Друзей. Ведь Палмер тоже был человеком завидной эрудиции, хотя и довольно пестрой. Он изучал арабский, с блеском сдал экзамен по современной истории. В свободное время занимался русским и санскритом. Ему не хватало лишь знания математики и здравого смысла, поэтому-то он и пролистывал скучные страницы всяких формул, уравнений и графиков, которые заполнили две другие тетрадки и, в отличие от беспорядочных философствований автора, выглядели утомительно-упорядоченными. Что также объясняет (хотя комиссия с трудом приняла подобное объяснение), почему Палмер проигнорировал инструкцию дежурным секретарям касательно перебежчиков и предложений сотрудничества, как искомых, так и добровольных, и продолжал забавляться.

– У него совершенно невероятная логика, Тиг, – сказал он во вторник старшему коллеге из исследовательского отдела, решив наконец поделиться своим приобретением. – Обязательно прочтите.

– А почему вы думаете, что это он, а не она, Палмс?

Палмер это чувствовал. Флюиды.

Старший коллега Палмера заглянул в первую тетрадь, во вторую и наконец сел и уставился в третью. Затем вернулся к чертежам во второй тетради. А потом чутье профессионала подсказало ему, что надо действовать безотлагательно.

– На вашем месте, Палмс, я отправил бы это им, и побыстрее, – заметил он. Но тут же передумал и отправил сам, действуя очень-очень быстро и предупредив сначала Неда по спецтелефону, чтобы тот был в состоянии боевой готовности.

В результате два дня спустя весь ад с цепи сорвался. В среду, в четыре часа утра на верхнем этаже кубического кирпичного здания на Виктория-стрит, где помещался Русский отдел, в так называемом Русском Доме, все еще горел свет: подходило к концу первое совещание тех, кто затем вошел в состав «Группы Дрозда». А еще через пять часов, высидев еще два совещания во внушительном новом здании управления Службы, возвышавшемся на набережной, Нед вернулся к себе и принялся с такой головокружительной быстротой обрастать папками с документами, будто девочки из архива задались целью воздвигнуть там уличную баррикаду.