Я Пилигрим - Терри Хейз Страница 8

Я попал в приют, а через некоторое время меня усыновили, но отношения с приемными родителями так и не сложились. Они жили в Гринвиче, штат Коннектикут, имели двадцать акров вылизанных лужаек и тихий, уютный дом, могли оплатить обучение в самой лучшей школе. Со стороны казалось, что у нас полноценная семья, – по крайней мере, Билл и Грейс Мердок сделали все, что было в их силах. Но я так и не смог стать для них родным сыном, о котором они мечтали.

Ребенок без родителей учится выживать: он рано овладевает искусством скрывать свои чувства, а если боль становится невыносимой, создает убежище в собственной душе и прячется там. Чисто внешне я стремился быть таким, каким меня, вероятно, хотели видеть Билл и Грейс, но в конце концов стал чужим для них обоих.

Сидя в той комнате неподалеку от штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, я понял, что, годами скрывая свое истинное обличье и старательно маскируя чувства, прошел хороший тренинг и теперь идеально подхожу для мира спецслужб.

Впоследствии, путешествуя по свету под двумя десятками разных имен, я убедился, что самые лучшие известные мне тайные агенты научились жить двойной жизнью задолго до того, как их взяли на работу в соответствующие подразделения.

Спецслужбы нанимали людей, ушедших в себя, чтобы спрятаться от враждебного гомофобного мира, тайных прелюбодеев, норовящих ускользнуть от опостылевших законных супруг, поклонников азартных игр и рабов дурных привычек, алкоголиков и извращенцев. Какое бы тайное бремя ни несли эти люди, они умели заставить окружающих питать иллюзии на их счет. А от этого был всего один шаг до того, чтобы надеть чужую личину и послужить своему правительству.

Думаю, те двое в штатском почувствовали во мне нечто подобное. Они задали мне массу вопросов и под конец поинтересовались, какие наркотики мне доводилось пробовать.

Я решил стоять насмерть: упорно отрицал даже мимолетное знакомство с наркотиками, благо никогда не вел безалаберного образа жизни, который обычно сопутствует их употреблению. Я уверял собеседников, что, мол, жил затворником, следуя собственным правилам: если и выходил куда прошвырнуться, то всегда в одиночку; в барах и клубах употреблять зелье не пробовал, а уж пытаться купить дурь самому – такого у меня и в мыслях не было.

И представьте, это прокатило: представители спецслужб при всем желании не могли бы опровергнуть мои слова, поскольку я всегда действовал очень осторожно и меня ни разу не арестовывали и не допрашивали по поводу наркотиков. Так или иначе, поскольку я уже имел успешный опыт тайной жизни, то был готов окунуться в другую ее разновидность. Когда мужчины, завершив беседу, встали и спросили, сколько мне нужно времени, чтобы обдумать их предложение, я тут же попросил ручку.

Вот так все и случилось: в той унылой комнате без окон я подписал заявление о приеме на службу в особое разведывательное подразделение и этим круто изменил свою судьбу. Откровенно говоря, не помню, возникли ли у меня тогда мысли о той цене, которую мне придется за это заплатить, и о простых человеческих радостях, которые мне никогда не суждено будет испытать или разделить.

После четырех лет тренировок – а нас обучали умению читать знаки, которых обычный человек попросту не заметит, и выживать в таких ситуациях, когда другие непременно погибнут, – я сильно продвинулся по служебной лестнице. Меня направили за границу, в Берлин, и через шесть месяцев я впервые убил человека.

С самого основания «Дивизии» операциями в Европе руководил один из главных ее агентов, штаб которого находился в Лондоне. Первым, кто занимал этот пост, был морской офицер высокого ранга, одержимый изучением истории морских баталий. Его прозвали Синим Адмиралом, а поскольку следующие командиры сплошь были людьми сухопутными и к флоту отношения не имели, прозвище это применительно к ним постепенно трансформировалось в Синего Всадника (как вы помните, одним из кодовых названий «Дивизии» было «Кавалерия»).

Когда я прибыл в Европу, тогдашний местный начальник проводил важнейшую операцию, и мало кто сомневался, что однажды он вернется в Вашингтон, чтобы возглавить «Дивизию». Все наперебой старались заслужить его одобрение, надеясь, что наиболее преуспевающих сотрудников он повысит в должности и возьмет с собой.

Из Берлина меня направили в Москву. Было начало августа: самое худшее время, невыносимо жаркий месяц в этом ужасном городе. Мне поручили провести расследование: поступили сигналы о финансовых махинациях в местном отделении американских спецслужб. Деньги действительно куда-то пропали, но, копнув поглубже, я обнаружил нечто гораздо худшее: высокопоставленный офицер американской разведки специально прибыл в Москву, чтобы продать ФСБ (унаследовавшей от КГБ не только его функции, но и жестокость) информацию – сообщить имена наиболее ценных русских осведомителей.

Приехав поздно вечером в условленное место, я должен был действовать без промедления: на консультации с коллегами или на колебания времени у меня просто не было. Я догнал офицера-отступника и застрелил его, когда он шел на встречу со своим русским связным.

Синий Всадник был первым человеком, которого я убил в своей жизни. Случилось это на Красной площади, продуваемой горячим, злым, зарождающимся в степях воющим ветром, несущим запахи Азии и смрад предательства. Не знаю, можно ли этим гордиться, но я убил своего босса как настоящий профессионал, хотя был тогда совсем еще молодым и неопытным.

Я тайно проследовал за ним на южную оконечность площади, где крутилась детская карусель. Мне пришло в голову, что рев музыки, сопровождавшей работу аттракциона, поможет заглушить резкий звук пистолетного выстрела. Я хорошо знал этого человека и подошел к нему сбоку, он заметил меня только в последний момент.

На лице Синего Всадника возникла гримаса смущения, мгновенно сменившаяся испугом.

– Эдди, – сказал он.

Меня зовут вовсе не Эдди, но, как и все в нашем управлении, я сменил имя, впервые вступив на эту стезю. Так было легче: словно бы вовсе даже и не я вытворяю все это.

– Эдди, что вы здесь делаете? Возникли какие-то проблемы?

Он был южанином, и мне всегда нравился его акцент.

Я покачал головой.

– Высшая мера, – сказал я по-русски.

Мы оба прекрасно знали, что означает эта давняя формулировка КГБ: эвфемизм «высшая мера наказания» русские употребляют, когда собираются прострелить кому-нибудь затылок пулей крупного калибра.

Моя рука уже сжимала в кармане пистолет, компактный «ПСМ 5.45», по иронии судьбы советского производства, особую модель размером чуть больше зажигалки. Если положить его в карман пиджака (а на мне в тот день был хорошо скроенный костюм), появится лишь едва заметная складка. Я увидел панику в глазах Синего Всадника. Взгляд его метнулся в сторону крутящихся на карусели детишек: возможно, он вспомнил двух собственных малышек, недоумевая, почему дело зашло так далеко.

Не вынимая руки из кармана, я нажал на курок, выпустив пулю со стальным сердечником, способную прострелить тридцать слоев кевлара и титановую пластину толщиной в полдюйма на пуленепробиваемом жилете, который, как я предполагал, носил Синий Всадник.