И в сердце нож - Честер Хаймз Страница 8

— Снимите с меня ваше проклятие! — пронзительно крикнула Дульси, снова впадая в истерику.

— Замолчи, — велела Аламена.

Джонни, не глядя по сторонам, двинул машину вперед, и сверкающий «кадиллак» поехал. Маленький черный седан с Гробовщиком и Могильщиком следовал за ним.

Предварительный допрос проводил другой сержант — детектив Броди из отдела по расследованию убийств, а помогали ему участковые детективы Гробовщик и Могильщик.

Допрос проводился в звуконепроницаемой камере без окон на первом этаже участка. Гарлемский преступный мир называл ее «Стукачиным гнездом». Поговаривали, что, каким бы крутым ни было яичко, стоило ему повариться в этой камере, из него вылуплялся стукач.

Трехсотваттовый прожектор был направлен на деревянную табуретку, наглухо приклепанную к доскам пола в центре комнаты.

Сиденье было до блеска отполировано брюками и юбками тех, кому пришлось отвечать здесь на вопросы детективов.

Сержант Броди сидел, поставив локти на большой обшарпанный стол, стоявший у стены возле двери. Стол находился за пределами круга света, в котором поджаривались допрашиваемые.

У одного конца стола примостился полицейский стенографист с блокнотом в руке. Гробовщик маячил длинной призрачной тенью в углу. Могильщик стоял у другого конца стола, водрузив ногу на единственный пустой стул. Оба детектива были в шляпах. Главные действующие лица, родные и близкие Вэла — Джонни и Дульси Перри, Мейми Пуллен, Аламена, преподобный Шорт и Чинк Чарли, — находились в следственном отделе этажом выше.

Прочих загнали в «коровник» в подвале и выводили по четыре человека.

Вид покойника и поездка в полицейском фургоне выбили хмель из многих голов. Усталые разноцветные лица мужчин и женщин выглядели под прожектором зловеще, словно африканские военные маски.

После того как записывались их имена, фамилии и адреса, сержант Броди задавал обычные в таких случаях вопросы безучастным полицейским голосом:

— Не ссорился ли кто-то на поминках? Не дрался? Никто при вас не упоминал Вэлентайна Хейнса? Кто из вас видел, как уходил Чарли Чинк Доусон? Когда? Один или нет? Когда ушла Дульси? До него или после?

Кто из вас видел, как уходила Дульси Перри? До того или после того, как вернулся преподобный Шорт?

Сколько времени прошло между возвращением преподобною Шорта и тем, когда все пошли посмотреть на корзину? Минут пять? Больше? Меньше? Кто-нибудь уходил в этом промежутке? Были ли у Вэла враги? Никто не питал к нему злобы? Не было ли у него неприятностей?

Среди задержанных было семь человек, не присутствовавших на поминках. Броди поинтересовался, не видели ли они, как кто-то падал с третьего этажа, не проходил ли кто-то мимо этого дома, не проезжал ли на машине. Никто ничего не видел. Все клялись, что были дома в постелях и вышли на улицу, лишь когда приехали полицейские.

— Никто из вас не слышал никаких выкриков? — продолжал допрос Броди. — Не слышали ли шума машины? Или вообще каких-то подозрительных звуков?

Ответы на все эти вопросы были отрицательными.

— Ладно, — прорычал он. — Все вы крепко спали сном праведников, видели во сне ангелов небесных, ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете. Отлично…

Каждому из допрашиваемых Броди предъявлял нож, извлеченный из тела убитого. Никто его не опознал.

В промежутках между вопросами и ответами было слышно, как скрипит перо стенографиста, изводящего лист за листом.

Когда вводили очередную группу, содержимое карманов каждого вываливали на стол. Сержанта интересовали только ножи. Если лезвие оказывалось длиннее двух дюймов, разрешенных законом, он вставлял их в ложбинку между крышкой стола и верхним ящиком и легким нажатием ломал их. По мере того как допрос продолжался, в ящике росла горка сломанных лезвий.

Покончив с последней группой, Броди взглянул на часы.

— Два часа семнадцать минут, — подвел он итог, — а выяснил я всего-навсего, что в Гарлеме живут столь респектабельные люди, что руки у них всегда чистые.

— А что вы ожидали? — спросил Гробовщик. — Что кто-то возьмет да расколется?

— Мне прочитать стенограмму? — спросил стенографист.

— Ну ее к черту. В отчете коронера сказано, что Хейнса убили там, где и был обнаружен его труп. Но никто не видел, как он туда прибыл. Никто точно не помнит, когда Чинк ушел из квартиры. Никто не знает, когда ушла Дульси. Никто точно не может сказать, выпадал преподобный Шорт из окна или нет. Ну, можно в это поверить?

— Почему бы нет? — сказал Гробовщик. — Это Гарлем, а в нем всякое бывает. Гарлемцы совершают нелепые поступки по самым невероятным причинам. Мы, гарлемцы, готовы поверить во что угодно, — сказал Гробовщик.

— Вы надо мной не смеетесь?

— Нет, просто пытаемся объяснить вам, что эти люди не такие простачки, — сказал Гробовщик. — Вы хотите найти убийцу? Отлично. Я верю, что это мог сделать любой из них, только вот надо найти улики.

— Ладно, — вздохнул Броди. — Давайте сюда Мейми Пуллен.

Гробовщик ввел в комнату Мейми Пуллен, поставил свободный стул у стола так, чтобы она могла опереться на него рукой, а также повернул прожектор, чтобы тот не бил в глаза.

Первое, что бросилось в глаза Броди, — это черное шелковое платье, шлейф которого волочился по полу, — форма хозяек публичных домов в двадцатые годы. Затем его взгляд упал на мужские ботинки, видневшиеся из-под платья, остановился на платиновом кольце с брильянтом в два карата на ее скрюченном коричневом пальце, потом задержался на белом яшмовом ожерелье, опускавшемся почти до пояса, с черным ониксовым крестиком. Затем сержант уставился на коричневое старое морщинистое лицо, на котором страх и горе оставили свой след, на стянутые в пучок прямые седоватые волосы.

— Это сержант Броди, тетушка Мейми, — пояснил Могильщик. — Он должен кое-что у вас спросить.

— Здравствуйте, мистер Броди, — сказала она, протягивая через стол свою узловатую правую руку без колец.

— Скверное дело, — отозвался сержант, пожимая руку.

— Смерть одна не ходит, — отозвалась Мейми. — Так было всегда. Умирает один, потом другой и так дальше. Похоже, так угодно Всевышнему. — Затем она подняла голову, чтобы взглянуть на полицейского, который был с ней так учтив, и воскликнула: — Господи, да это же маленький Джонс! Я помню, когда ты еще мальчишкой бегал по 116-й улице. Я не знала, что это тебя зовут Могильщиком.

Могильщик смущенно улыбался, словно мальчишка, которого застали, когда он воровал яблоки.

— С тех пор я маленько вырос, тетушка Мейми…

— Как бежит время! Как говорил Большой Джо, его не догонишь. Тебе сейчас лет тридцать пять.

— Тридцать шесть. А это Эд Джонсон, мой партнер.