Здесь вам не Сакраменто - Анна и Сергей Литвиновы Страница 8

Мама осталась изучать их на кухне. Отчим хранил нейтралитет и ушёл спать. Юрочка сидел у себя в комнате, краснел и кусал пальцы. Ему зверски хотелось пойти покурить, да и было бы красиво ждать приговора с сигареткой в зубах, но слишком вызывающе, вдобавок дорогу на балкон преграждал своим присутствием спящий в комнате отчим. Спустя четверть часа к Юре вошла мама. Сын сидел за своим столом и с некоторым вызовом читал переплетённую ксерокопию «посевовского» издания Булгакова. Галина на «тамиздат» внимания не обратила, погладила сына по голове, мягко похлопала по плечу. «Ты знаешь, – сказала, – я, конечно, совсем не специалист, но, по-моему, это хорошо. Завтра буду узнавать, что со всем этим можно сделать. И как теперь тебе дальше жить, если ты и впрямь хочешь стать журналистом. А то подумай. Профессия зыбкая, ненадёжная».

– Почему зыбкая? – дёрнулся Юра. – Почему ненадежная?

– Потому что критериев нет, – ответила, как отрубила, мама. – Не математика. Один может сказать, что написано хорошо, а другой – что плохо. Весь вопрос в отношении – к тебе и к тексту. Шаг в сторону – и поди потом, доказывай, что ты не верблюд.

– А какие профессии – незыблемы? – с вызовом вопросил юноша. – И какие – надёжные?

– Инженер твёрдая профессия, – развела руками Галина. – Или педагог, к примеру. Никогда без куска хлеба не останешься.

В своём пророчестве Галя Иноземцева оказалась куда как не права. Но кто мог тогда, летом семьдесят шестого года, предвидеть, что развернётся в стране через шестнадцать-семнадцать годков, в девяносто втором – девяносто третьем, когда государство решительно переведёт свой паровоз на новые рельсы, и первыми полетят в топку многочисленные инженеры, служившие верой и правдой тысячам НИИ и КБ, в основном оборонных! И что нищими разом окажутся преподаватели всевозможных вузов, включая её самоё. Впрочем, до тех времён простиралась целая жизнь, и ещё надо было дожить, и никто не знал, ни Юра, ни его мама, какие извивы и пертурбации предстоят им на пути.

А пока мама, будучи в отпуске, решительно разрулила ситуацию с грядущим Юриным поступлением. Пользуясь своими связями в университетских кругах, отыскала сыну репетиторов с самого что ни на есть факультета журналистики. Две строгие дамы (одна преподавала русский и литературу, другая – английский) плюс чрезвычайно занудливый мужчина – историк-обществовед. Репетиторы послушали-посмотрели юношу и вынесли свой вердикт. Впрочем, выводы их оригинальностью не отличались: «Потенциал есть, но нужно много и упорно работать». Объявили цену на свои услуги. На круг получалось без малого двести рэ в месяц – хорошая зарплата квалифицированного специалиста; папа, кандидат наук и завсектором в «королёвской фирме», получал тогда двести сорок. Мама поставила отца перед фактом: расходы на поступление сына делим пополам.

Папаня, Владислав Дмитриевич, безропотно согласился.

Папа желание Юрочки изменить инженерии и авиации воспринял отнюдь не ревниво. Наоборот, сказал: «Прекрасное решение, если есть талант и желание. Инженеров пруд пруди, а журналистов хороших – считаные единицы». Отец даже обнаружил объявление в «Вечерней Москве», вырезал, Юре передал: «Школа юного журналиста (ШЮЖ) при факультете журналистики МГУ объявляет набор школьников 9–10-х классов. Приём творческих работ по адресу: проспект Маркса, д. 9». Папа и в дальнейшем в устройстве Юриной судьбы проявил горячее участие: попросил секретную машинистку на своей работе перепечатать опусы сына.

Когда пришла пора везти заметульки на журфак, Юра разволновался со страшной силой: одно дело – мнение мамы и других членов семьи, непрофессионалов и людей, в хорошую сторону предвзятых. И совсем другое – настоящие волки журналистики, акулы пера. Высмеют, скажут, куда ты, мальчик, в калашный ряд, ступай назад, математику свою зубри. От волнения и как бы оттягивая неизбежное, Юрий поехал не в центр, на проспект Маркса – он и не представлял, где находится факультет журналистики, и не думал, что какая-то школа для молодых журналистов может быть в таком центре, что центральней не придумаешь. Поехал было на Бауманскую, где протекала тогда улица Карла Маркса (теперь – Старая Басманная). Долго там лазил, искал дом девять. Спрашивал прохожих. Все удивлялись: нет здесь никакой школы журналистики. Наконец милиционер всё-таки направил его на будущую Моховую.

На факультете вежливые студентки приняли у него работы, велели приходить через неделю, писать творческое сочинение.

А через неделю случилось чудо: когда Юрочка, задыхаясь от волнения, снова пришёл в стариннейшее здание журфака и занял место в Коммунистической аудитории (на доске была написана тема сочинения на свободную тему: «Ночь, которую я провёл без сна» – не без вольнодумства, согласитесь), к нему подошёл и положил руку на плечо довольно пожилой товарищ лет двадцати пяти, наверное, даже не студент, а аспирант или действующий журналист. Товарищ этот, щеголявший усами подковой, бакенбардами, брюками клёш, водолазкой и блейзером – тогда так одевались все модные творческие чуваки Москвы, начиная с Высоцкого, – вывел Юрочку в коридор и представился: «Гревцов Владимир, я буду у вас семинары вести». А потом проговорил слова, которые до сих пор при воспоминании отзывались Иноземцеву-младшему сладкой музыкой: «Я прочёл твои работы. Молодец, классно пишешь. Если хочешь, можешь сочинение не писать. Я тебя в свой семинар всё равно беру». Да, это было роскошно. Первое признание его талантов. Первое свидетельство правильности избранного пути.

И началась у Юры жизнь интересная, но жёсткая. Четыре пары в неделю – занятия с репетиторами. Плюс лекции и семинары в ШЮЖе. Мама с отчимом благополучно отбыли в свой Лейпциг. Квартира на Ленинском снова опустела. «Чистый флэт» – тогда это так называлось на школьном жаргоне, сильно замешанном на инглише начального уровня. Юрочка жил там один, теперь на законном основании, лишь пару раз в неделю выбираясь в Калининград к отцу и мачехе, чтобы подкормиться. Однако даже на чистом флэте портвейн, карты и девочки резко сократились в объёмах. Репетиторы задавали столько, что не вздохнёшь. Впрочем, сейшены (так на инглиш-сленге назывались вечеринки) Юра иногда всё-таки устраивал. Они порой сами складывались – в основном из новых знакомых из школы юного журналиста. К примеру, каждая группа ШЮЖа должна была предъявить свои таланты всему факультету: сделать стенгазету. Подходили к мероприятию творчески, придумывали, обсуждали и отбраковывали темы. Для газеты, которую делала их группа, Юрочка придумал то, что сейчас назвали бы «флешмоб». Прикол (ещё одно словечко из тогдашнего сленга) заключался в том, что юная развратная парочка из своих должна была ездить по метро, переходить с линии на линию, вздыматься-опускаться на эскалаторах и при этом, ух ты, непрерывно взасос целоваться. В нынешние времена подобным не удивишь, но сорок лет назад тема оказалась горячая. Всё равно, как если бы сейчас совокуплялись. Ну, или целовались два парня. Второй прикол заключался в том, что юные журналисты по ходу движения должны были отслеживать реакцию пассажиров и задавать им провокационные вопросы – мол, что они думают о творящемся безобразии.

Первым удивлением (приятным) в ходе подготовки репортажа стало для Юры, что количество девушек, пожелавших принять участие в горячей парочке, явно превышало число тех, кто желал брать летучие интервью. И второе: публика, взиравшая на прилюдные обжимания, оказалась гораздо более благодушной, чем ожидалось. Никто не требовал звать милицию или тащить молодых в кутузку, реакция, в основном, заключалась в добродушном: «Целуются, ну и пусть себе».