Хождение по квадрату - Рид Фаррел Коулмен Страница 8

Когда я подъехал к скоростному шоссе, мое больное колено пульсацией предсказало снег. Желтое такси подрезало меня, чуть не сорвав правое крыло в качестве сувенира. Мы обменялись с шофером такси неприличным жестом. Он опустил оконное стекло и справился о моем душевном здоровье: «Ты с ума спятил или как?» Я показал ему жетон. Это произвело на него гораздо большее впечатление, чем на Пита Парсона, и он покатил дальше. Но еще долго его вопрос звучал в моей памяти.

Мое колено предсказывает погоду гораздо лучше, чем телеведущий-метеоролог. Снова пошел сильный снег.

Я просыпался и засыпал несколько раз, после того как принял болеутоляющее средство. Окончательно проснувшись, я пил кофе и наблюдал за падающим за окном снегом на фоне ночного неба. В обычное время я бы не стал так отчаянно бороться со сном, но я оставил Рико сообщение и хотел бы быть бодрым, когда он позвонит.

Не могу сказать, что заставило меня передумать. Мое посещение «У Пути» было как пощечина, позволило лучше разобраться в самом себе. Услышав о трудностях Пита Парсона с налоговым управлением штата и комиссией по лицензиям, я понял, что не хочу, чтобы мечта Арона зависела от милости Фрэнсиса Малоуни. Когда-нибудь у нас будет винный магазин — с помощью или без этого маленького ублюдка. В одном я был уверен: чем больше я размышлял о Фрэнсисе Малоуни, тем меньше хотел знать о его сыне. Я еврей и наделен способностью предвидеть беду: именно ее я сейчас и предчувствовал. Я подумал, что лучше нам обоим держаться подальше, пусть Патрик Малоуни останется для меня фотографией на столбе. Зазвонил телефон.

— Рико! — заорал я в трубку.

— Мозес? — Только моя сестра Мириам звала меня полным именем. — Мне надо… мне надо поговорить, — всхлипнула она.

— Что случилось, детка? Ты здорова? Что-нибудь с Ронни?

— Пожалуйста, заткнись! — Значит, все не так плохо. — Я здорова. Только немного расстроена.

— Ты скучаешь по маме и папе? Эта погода всегда наводит на меня…

— Ты ждешь звонка?

— Это может подождать. Итак…

— Я не знаю, смогу ли я это сделать, — прошептала она.

— Что сделать? И почему ты…

— Ронни спит. Я не хочу его будить. Он провел в клинике тридцать шесть часов.

— Понятно, поэтому ты говоришь шепотом, — сказал я. — Но чего ты не можешь сделать?

— Я не знаю, выйдет ли из меня жена доктора. Я не могу этого вынести, Мо.

— Его дежурства убивают тебя, я понимаю, но он ведь почти закончил интернатуру. Вы уже у цели, малышка.

Она снова принялась плакать.

— Дело не в дежурствах. Конечно, мне тяжело, но это не главное. Знаешь, иногда он приходит домой и рассказывает мне…

— Что рассказывает?

Должно быть, Ронни полностью отключился, потому что Мириам плакала навзрыд так громко, словно сидела рядом со мной. Я не стал повторять вопроса и не попытался ее успокоить.

— Он работает в «скорой помощи», — выдохнула она перед новой водной рыданий.

Ох уж эта мне «скорая помощь»! Все ясно. Патрульные полицейские хорошо знают, что это такое. По большей части врачи флиртуют с медсестрами, но виноваты не феромоны, они защищаются против атмосферы этого места. Работать в «скорой помощи» — все равно что оперировать в центре урагана, где кровь и отчаяние пожирают весь кислород. Штатские всегда считают, что самая трудная часть работы связана с трупами. Однако через некоторое время — по крайней мере так было со мной — к трупам привыкаешь. Можно привыкнуть к трупам, но не к «скорой помощи».

Мириам рассказала, что полиция нашла голого маленького мальчика на снегу. Снег был красный от крови. Из-за состояния младенца и плохой погоды полицейские не стали ждать машину «скорой помощи», а быстро повезли его в клинику. Ронни и другие доктора старались спасти ребенка, но их усилия оказались напрасны. Пульса не было. Череп и лицо смяты, позвоночник сломан, кости раздроблены. Одна нога сломана, желудок заполнен кровью. Когда полицейские спросили Ронни, что, по его мнению, произошло с мальчиком, он сказал, что того, по-видимому, выбросили из окна. Полицейские убрались. Ронни не понял почему, решив, что у них много бумажной работы.

Я-то понял, но позволил Мириам дорассказать.

— Примерно через час, — она снова с трудом справлялась со слезами, — те же самые полицейские привели мужчину со сломанной челюстью. Подарок от полицейских, — сказала она. — Это был отец ребенка. Как сказал Ронни, парень сам был еще ребенком. По словам полицейских, отец признался, что выбросил ребенка из окна. Он слишком много плакал. Он просто сказал, что младенец чертовски кричал.

Я открыл было рот, чтобы вставить слово, но она меня перебила. Внезапно ее тон стал злобным и холодным:

— Когда Ронни обрабатывал отца, он вдруг понял, что узнал его. Он спросил у полицейских фамилию, и оказалось, что он помогал матери при родах.

— Что сделал Ронни?

— Что он мог сделать? — Голос Мириам снова задрожал. — Он помог поставить на место его челюсть. Он же не полицейский. Он не такой, как ты. Когда он пришел домой и заперся в ванной, то все время плакал. Я до сих пор чувствую запах рвоты. Я никогда раньше не видела, чтобы он плакал. А ты иногда плачешь, Мозес?

Вместо ответа я промолчал. Она не могла больше сдерживаться. В паузах между рыданиями она задала мне кучу вопросов о Боге и человеке, на которые у меня не было ответов. Я слышал эти вопросы тысячу раз, крепкие полицейские перестают задавать их себе в самом начале службы. Вы очень рано узнаете, что жестокость — единственная вещь во Вселенной, которая с успехом бросает вызов закону сохранения вещества. У жестокости — неисчерпаемый ресурс. Бывали дни на работе, когда я удивлялся, почему с неба не падают плачущие младенцы

Мириам плакала. Не думаю, что я говорил что-то осмысленное. К тому времени, как мы закончили разговор, я почти уснул, и когда телефонный звонок снова привел меня в сознание, я не знал, сколько времени прошло.

— Что? — прорычал я.

— Эй, — сказал Рико, — ты мне звонил. В чем дело? Моя жена передала мне, что у тебя важное дело.

Я колебался. Я знал, что следовало сказать, но слова застряли в горле. В кино режиссер дал бы «обратный кадр»: вот я сплю в кресле, голова безвольно качается из стороны в сторону. Мое лицо уходит в тень. Я сплю. Мне снится сон. Плачущие младенцы падают с ночного неба. Я срываюсь и бегу, пытаясь поймать каждого из них. Идет дождь. Цемент скользкий. Вначале я их спасал, но чем дальше, тем больше их падало. Мои ноги разъезжались. Некоторые из них стали падать на мостовую, их черепа раскалывались о бетон. Вскоре дождь из младенцев прекратился. А снег продолжал идти. Я опустился на колени рядом с одним из трупиков, перевернул его лицом кверху, и на меня, улыбаясь, посмотрел Патрик Малоуни. Я стал бегать от трупа к трупу. У всех было его лицо.

Но жизнь не кино. Спросите у моего зятя Ронни. Мне не снился сон, по крайней мере насколько я помню.