Никто не заплачет - Полина Дашкова Страница 8

Шоколада в доме всегда было много. Мама, детский врач,участковый терапевт, получала в качестве подарков на все праздникиисключительно шоколадные наборы.

У отца была другая семья. Верой он не интересовался. Мамаработала на полторы ставки, и девочка была с семи лет предоставлена самой себе.Она росла самостоятельной, обязательной, очень аккуратной. Не ребенок, а чудо.К тому же с первого класса школы до последнего курса университета училась Верана одни пятерки.

Когда начался период жгучих школьных романов, вечеринок припогашенном свете, Вера вообще перестала есть, даже по ночам. Ей действительноудалось немного похудеть, она была счастлива, пока однажды на контрольной погеометрии не упала в обморок.

– Ты никогда не будешь худой, Веруша. Смирись и не мучайсебя, – сказала ей мама.

Одним из счастливых свойств Вериного характера было умениебыстро забывать все неприятное. Она легко мирилась и с собственными внутреннимипроблемами, и с внешними обидами. Она вообще не умела обижаться – ни на людей,ни на природу, которая создала ее пухленькой, а не тонкой-звонкой. Настроениеее могло исправиться в один миг из-за какой-нибудь мелочи.

Ко всему прочему, Верочка с десяти лет писала стихи. Дочетырнадцати она их не показывала никому, только маме. И вот однажды мамапотихоньку от нее отнесла несколько стихотворений в популярный молодежныйжурнал. Маме сказали, что у девочки есть кое-какие способности, стихи не напечатали,но Верочку пригласили в литературное объединение при журнале.

Теперь раз в неделю она приходила вечером в редакцию, где взале заседаний собирались мрачные длинноволосые или бритые наголо молодые люди,надменные барышни в широких свитерах, пожилые сумасшедшие гении обоего пола.

Возглавлял литобъединение известный советский поэт,добродушный, сильно пьющий, с крайне запутанной личной жизнью и парой тоненькихсборничков лирики. Сборнички были изданы давно, в конце шестидесятых. Никто быне заметил этих двух книжек, если бы не хлесткий фельетон партийного критика,опубликованный в газете «Правда». Поэт был объявлен чуть ли не запрещенным,встал в почетные ряды пострадавших от советской власти и тут же прославился намногие годы вперед. Даже стихов ему писать с тех пор не надо было. Он и неписал.

На занятиях обсуждалась какая-нибудь очередная поэма илиподборка стихов. Каждый слушал только себя. Каждый приходил для того, чтобы разв три месяца «обсудиться». Это была болезненная словесная эквилибристика,взрослые люди тратили вечера и силы на восхваление, а чаще – на уничтожениевитиеватых, пустых опусов, спорили о каждой строке, издевались друг над другомс изысканным садо-мазохистским кайфом.

Пятнадцатилетняя Верочка Салтыкова была самой юной инезаметной из всех завсегдатаев литобъединения. Надменные барышни с сигареткамив зубах снисходительно называли ее «деточка», молодые люди вообще не смотрели вее сторону. Но она чувствовала себя причастной к чему-то значительному,возвышенно-духовному. Творения непризнанных гениев казались ей действительногениальными, злобные взаимные подколки членов литобъединения она воспринималакак образцы утонченности мысли, шедевры остроумия.

До обсуждения Верочкиных детских стихотворений очередь, ксчастью, так и не дошла…

Один из завсегдатаев ЛИТО, двадцатитрехлетний студентПолиграфического института, пригласил небольшую компанию к себе на дачу. Стоялочень теплый май.

– И ты, малышка, давай с нами! – сказал он, мельком взглянувна розовое, круглое личико под желтой челкой.

– Я только позвоню маме!

– Тебя кто-нибудь потом проводит домой? – спросила мама потелефону.

– Конечно, мамуль, не волнуйся.

Надежда Павловна действительно не слишком волновалась. Ей,детскому врачу, человеку, далекому от прилитературной среды, все эти сложныенепризнанные гении представлялись людьми чистыми, высокодуховными и абсолютнопорядочными.

Пустая двухэтажная дача находилась в пятидесяти километрах отМосквы. В электричке Вера смотрела в окно, прислушивалась к разговорам, вкоторых Пушкина панибратски именовали Сашей, Лермонтова – Мишей, Мандельштама –Осей, Пастернака – Борей и так далее, словно все реальные гении русской поэзиибыли своими людьми в этом склочном табунке.

В саду на деревянном столе стояла пятилитровая бутыльмутного самогона. Вера, ни разу в жизни не бравшая в рот спиртного, залпом,зажмурившись, выпила почти полный стакан, любезно предложенный ей наравне совсеми. Ее никто не остановил. Проглотив жгучую гадость, она небрежно вытянуласигарету из чьей-то пачки и закурила. Ей хотелось быть, как они,бесшабашно-утонченной, искушенной, сложной.

Еды на столе было мало, только хлеб, плавленые сырки итолстые куски одесской колбасы. Вера выпила еще полстакана самогона, незакусывая.

Потом был сплошной тошнотворный туман, стремительноеголовокружение. Она запомнила только бреньканье расстроенного фортепьяно натемной веранде, мутные пятна смеющихся лиц, какой-то самолетный гул в ушах.

Очнулась она от резкой боли в паху и собственного крика.Открыв глаза, она увидела над собой бородатое чужое лицо, успела подумать, чтосовершенно голый человек с бородой выглядит как-то особенно дико и непристойно.Прежде чем что-либо сообразить, она изо всех сил вмазала своим маленькимкулачком по этой темной бороде и только потом узнала хозяина дачи, СтасаЗелинского.

– Я люблю тебя, не бойся, все хорошо, не бойся, – шептал он,пытаясь поймать ее руки.

Она вырвалась, дрожа и захлебываясь слезами, стала искатьсвою одежду в темноте на полу. Он тоже стал одеваться, бормоча, что влюбился внее с первого взгляда, жить без нее не может и теперь они вовек не расстанутся.

До первой электрички осталось полтора часа. В доме былотихо, гости то ли разъехались, то ли заснули. Зелинский плелся за ней настанцию, продолжая бормотать признания и извинения. Он ни разу не обратился кней по имени, и Вера поняла, что он даже не помнит, как ее зовут.

Но самое ужасное заключалось в том, что из всех завсегдатаевлитобъединения именно на этого бородатого Стаса Верочка заглядывалась с первогозанятия. Не то чтобы он ей нравился, просто хотелось на него смотреть. Онсчитался в поэтическом табунке самым талантливым, и собой был недурен, и умелговорить хлестко, смешно, почти афоризмами.

Всю дорогу до Москвы Верочка молчала, старалась невстретиться глазами со своим протрезвевшим жалким провожатым. Когда они вышлииз метро, он попросил у нее телефон.

– У женщины в твоем возрасте уже должен быть мужчина, –сказал он, – рано или поздно это все равно бы произошло. Если не я, так кто-тодругой… Так почему не я? Ты мне действительно очень нравишься, и все случилосьне по пьяни. Ты похожа на рембрандтского херувима, у нас все будет хорошо.